Чем больше отталкивал от себя Ивана Иваныча город, тем он больше думал о возвращении на Колыму. Во сне он видел её в ярком осеннем разноцветье, наяву всё чаще вспоминал своих друзей и товарищей. Наконец, пришло время, когда от тоски по Колыме Иван Иваныч стал плохо есть и спать. Супы, которые варил он по утрам, казалось, отдавали несвежей рыбой, а постель стала жёсткой, как тюремные нары. Теперь он был готов на всё, чтобы только вернуться на Колыму. И он бы это сделал хоть завтра, да с пенсии не хватало на самолёт до Магадана денег. «А что, если пароходом? — подумал Иван Иваныч. — Ведь с грузом-то они туда ходят». И он решил поговорить об этом с боцманом Козловым. Узнав, в чём дело, боцман сказал:
— Не-е, вы там, на Колыме, и точно — все придурки! — А потом даже рассердился. — Чего тебе здесь-то не хватает? Баб? Так я найду! У нас в порту их навалом!
Однако он быстро отошёл, а когда выпили, сказал:
— Ладно! Как пойдём на Магадан, возьму тебя!
В дорогу Иван Иваныч насушил сухарей, набрал тушёнки, купил на всякий случай бутылку водки, и когда пришло время отплытия, он был готов к нему, как солдат к заранее намеченному маршу.
Море встретило Ивана Иваныча ласковой и голубой, как небо, волной и ярким, словно омытым родниковой водой, солнцем. За пароходом долго ещё не отставали чайки, они кружили за кормой, и когда Иван Иваныч бросал туда корки хлеба, они падали за ними камнем. Кругом было тихо, а стук двигателей, казалось, идёт не из машинного отделения, а снизу, из-под дна, словно кто-то стучал по этому дну деревянными молотками. Когда вышли на океанский простор, гребни волн, вздымающиеся на горизонте, стали похожи на белых барашков, за ними, казалось Ивану Иванычу, стоят коралловые острова с высокими пальмами на берегу и низкими из камыша и бамбука хижинами. Там, думал он, своя жизнь: мужчины на пирогах ловят рыбу, женщины на кострах её жарят, дети купаются в море и из песка строят игрушечные хижины. «Ах, как хорошо быть моряком!» — думал Иван Иваныч, полагая, что они-то на этих островах уже не раз побывали.
Ночью, когда Иван Иваныч вышел на палубу, ему показалось, что он очутился в мире, полном волшебных грёз и неразгаданных тайн. Там, где должен быть горизонт, мерцали огни, и трудно было понять: звёзды ли это ночного неба или сигнальные огни проходящих мимо пароходов. Луна была похожа на свежесрезанный арбуз, звенели высоко звёзды, а когда они падали с неба, мир Ивану Иванычу казался неразгаданным сновидением.
Всё изменилось при подходе к Магадану. В полдень на горизонте появилось похожее на дымку мутное облако, потом оно быстро разрослось в чёрную со свинцовой побежалостью тучу, а вскоре ударил ветер и разыгрался страшный шторм. Пароход стало бросать как щепку. При мысли, что ещё немного, и он опрокинется, Ивана Иваныча охватил страх. Теперь ему уже не казалось, как во Владивостоке, что если пароход опрокинется, то ему удастся выбраться на берег, где, голодный и холодный, он будет мужественно искать человеческое жильё. Чтобы успокоиться, Иван Иваныч решил выпить водки, но как только он сделал глоток, его тут же вырвало. Когда пароход подходил к Магадану, шторм утих, а Иван Иваныч был бледнее простыни, у него кружилась голова и подкашивались ноги. На прощанье они с боцманом Козловым распили оставшуюся у Ивана Иваныча бутылку водки.