«Аксёнов Петр Николаевич
Беликова Анна Ивановна
Вечный покой праху убиенных».
Вечером у костра говорили о могиле. Как всегда, когда речь идет о покойниках, говорили тихо, не перебивая друг друга.
— Слышал я, как будто бы он был капитаном из охров, а она зэчкой, политической, — говорил рыбак в болотниках. — И вышло так, — закурив, продолжал он, — что капитан этот в неё влюбился. А в зоне, понятно, какая любовь? Вот они и решили убежать вместе. Убежали, значит, и сюда, на эту сопку. Ну, понятно, всех охров на ноги и на поиски. На второй день здесь их и накрыли. Капитан долго отстреливался, а когда её убили, застрелился. И ещё, — бросив папироску в костёр, продолжил он, — говорят, выдал их место какой-то якут. Он, значит, вышел из тайги на них, — оленей, что ли, своих искал, не знаю, — а они, нет чтобы его убить и следы в воду, видно, пожалели.
Потрескивал костёр, кругом было тихо, а когда в окутанном уже сумерками лесу послышались чьи-то вздохи, показалось, что там кто-то ходит. После рассказа все молчали, а Сема с грустным выражением лица пристально смотрел в костёр и о чём-то думал.
Молчание нарушил дядя Паша.
— А я слышал по-другому, — ни к кому не обращаясь, сказал он. — Вроде бы они были не из зоны, а ехали на прииск с большими деньгами. Она — кассир, а он — охранник. Ну, едут они, значит, едут, он за рулём, а она рядом, со своей сумкой. Ага… с сумкой… И вдруг вот они — беглые! На дороге, значит. «Куда вам?» «А недалеко», — отвечают. Доехали до моста — выходи! Скрутили их и на сопку. Ее сначала снасильничали, а потом обоих, говорят, ножичками и зарезали.
Снова воцарилось молчание, и снова показалось, что в лесу кто-то ходит и тяжело вздыхает.
— А не выпить ли нам за упокой их души? — вдруг предложил Степка и вопросительно уставился на дядю Пашу.
Дядя Паша что-то недовольно буркнул, но, видимо, полагая, что отказать выпить за упокой души неудобно, пошел к машине за второй бутылкой. Когда выпили, обстановка разрядилась, только один Сёма всё смотрел в костёр и в разговоре участия не принимал. Видимо, история, связанная с найденной им могилой так его тронула, что ему было не до водки и не до разговоров.
— А я так думаю, — сказал уже успевший повеселеть Степка. — Человек умирает так, как живет. Твоей, дядя Паша, истории с ножичками я не верю, а вот что они погибли, можно сказать, геройски из-за своей любви — это правда. Вот им и по жизни и по смерти — и память. Вон какой крест-то, чуть не с самый камень, и латунка новая, всё как надо. Бабка мне рассказывала, — вдруг рассмеялся он. — Не знаю уж, правда это или нет. Сосед, говорит, был у неё, скряга — свет таких не видел. На сундуке с деньгами сидит, а рубашка — хоть рыбу лови, вся в дырах. И никому не верил, считал, что все ему хотят только зла. Думая, что и по смерти ему хорошего ничего не пожелают, когда умирал, говорят, велел на памятнике своем написать: «Вечный покой праху моему». Может, и неправда это, — закончил Степка, — кто знает.