— Вы мене локоть-то оставьте, — с еврейским акцентом попросил недовольный сосед и сделал вид, что занят курицей.
В разговор вмешивается сидящая напротив Губина толстая дама. У неё жирные губы и смеющееся лицо.
— Простите, — обращается она к Губину. — А вы что, учёный?
— Да как вам сказать, — мнётся Губин. — Нынче ведь куда ни плюнь — всё в учёного. — А освободившись от напускной скромности, сообщает: — Доктор наук, к вашим услугам.
— И каких? — смеётся дама.
Заметив, что дама не из простых и, ляпнув не то, с ней можно попасть впросак, Губин осторожничает.
— А разных! — смеётся и он, но, видимо, сообразив, что шутовской тон для учёного не годится, спрашивает:
— Простите, а вы в Гонолулу не бывали?
— В Гонолуле? — поправляет его дама. — Нет. А что у вас в этой Гонолуле?
Откинувшись на спинку стула и заложив ногу на ногу, Губин сообщает:
— О-о, и не спрашивайте! Ежегодные командировки, научные изыскания. В основном, по семейству разнокрылых.
— Выходит, вы — доктор разных наук и специализируетесь по разнокрылым, — уже ехидничает дама.
Губин, знавший в жизни только себя и не видевший поэтому других, ехидства её не замечает. Он даже пытается показать свою науку о разнокрылых в занимательном виде. Для этого поднимает в локтях руки и машет ими, как крыльями, на уровне плеч. Дама этого не выдерживает. Она прыскает от смеха, толкает в бок пучеглазого соседа и спрашивает:
— Ёсик, ты когда-нибудь такое видел?
Ёсик молчит.
После разнокрылых, извинившись перед дамой, Губин идет в туалет. Перед входом в него он с бесцеремонной фамильярностью бьет швейцара по плечу и говорит:
— Уж извиняй, брат Порфирий, подвёл я тебя!
И подавая ему небрежно вынутую десятирублевку, добавляет:
— Порядки и мы знаем!
А когда выходит из туалета, подмигивает ему уже как старому знакомому.
А в ресторане уже музыка: бренчит расстроенное пианино, плачет старый саксофон и ухают барабаны. Губин, в отличие от других, заказывает классическое.
— Простите, — объясняет он толстой даме, — классика — моя слабость. — И спрашивает: — А как вы её находите?
Дама смеётся, говорит, что классику она никогда не теряла, но Ёсик приставания Губина к даме уже не выносит.
— Вы перестаньте приставать к неизвестному вам человеку. Это же, — швыряет он салфетку на стол, — не вытерпливает никаких пределов!
— Ёсик, — успокаивает его дама, — не сердись! Он такой забавный!
Когда дама со своим сердитым Ёсиком уходит, Губин остается один, и его охватывает чувство, какое испытывают артисты, когда они с большим сожалением расстаются со зрителем после удачно сыгранного спектакля. Увидев по-бычьи сложенного мужика за соседним столиком, он подходит к нему, вежливо отвешивает ему поклон и говорит: