Он прижимал меня, колол щетиной, смеялся, похлопывал ниже спины, что — то приговаривал, а я молчал, сжимая зубы, чтобы не расплакаться.
Я ждал отца, знал, что он придёт домой, выписавшись из госпиталя, и всё время думал о дне, когда это случится. И вот этот день пришёл, я обнимал отца и не верил, всё никак не мог поверить, что буду теперь с ним — эти несколько дней. Буду с ним говорить, обсуждать разные вещи, смеяться, наверное, расскажу, как в прошлом году нюхал его открытку, думая, что она пахнет маслом, и вообще буду жить с отцом, с отцом, понимаете — с отцом!
Наконец отец отпустил меня, мы уселись за стол, вокруг блюда с картошкой и мясом, но — странное дело! — великолепная еда неожиданно утратила для меня своё значение. Я ел картошку с мясом, думал о том, что мама, выходит, снова сдавала кровь, а сам смотрел на отца, разглядывал его, волновался и горько вздыхал.
Мама и бабушка не сводили с отца глаз, а он посмеивался, шутил, говорил про какие — то пустяки и совсем не хотел рассказывать про войну. Я просил его об этом, но он отмахивался, пел в шутку: «Пушки, пулемёты, лётчики — пилоты!» — и говорил, чтобы лучше мы рассказали, как тут живём, как работаем и как учимся. Мама ему сказала, как работает она, — он видел сам, когда лежал в госпитале, — что бабушка хлопочет, чтобы нас накормить, я учусь неплохо пока что и выполняю большую общественную работу: вот вместе с товарищем сшил целую корзину кисетов для фронта.
И мама похлопала меня по плечу, а отец вдруг стал серьёзным, не вставая, протянул мне ладонь, и я полоясил в неё свою руку. Отец крепко сжал мою кисть, задумчиво вглядываясь в меня, потом тряхнул головой.
— Вот это по — нашему! — сказал он. — Вот это по — военному!
У меня по спине побежали мурашки, запершило в горле от такой похвалы отца, и я, вполне возможно, расплакался бы, если бы не выручила бабушка. Она вздохнула, виновато поглядела на отца и тронула его за рукав.
— Вася, Вася! — сказала она, горестно покачивая седой головой со смешным узелком на затылке. — Беда — то какая, ты не знаешь: ведь нас обокрали, и костюм твой унесли… Как ты теперь, когда вернёшься — то?
Отец улыбнулся и повторил слова, которые бабушка сама говорила когда — то.
— Вернуться бы, — сказал он беспечным голосом. — Вернуться бы, а там уж как — нибудь справим новый!
Он помолчал, и вдруг заплакала мама.
Мама заплакала, и, словно поняв её, словно поняв, отчего она заплакала, бабушка тревожно спросила:
— Когда?
— Через трое суток, — ответил отец, поглаживая маму по плечу, не успокаивая, не говоря никаких слов, только поглаживая: — Под Сталинград, полагаю, идём.