Но ведь единственная дочь! Как не волноваться? И будет ли другая? Будет ли у нее еще ребенок? Не опоздала ли она? Тина помнила тот разговор со свекровью насчет плюсов поздних детей. Помнила, чем дальше, тем убежденней соглашаясь с Сенечкиной мамой. Больше они на эту детскую тему не говорили. Будь, что будет. Так они решили с мужем. Но порой она звала этого нового человека: «Приди! Не опасайся! Тебя все ждут! О тебе мечтают!» Интересно, кто из них – мать или дочь – первой принесут в семью нового младенца?
Тина смеялась своим мыслям, возвращаясь домой. Наверняка дочка уже ждет ее. Ах, какие приятные хлопоты им предстоят!
Первое, что услышала она, войдя в подъезд, – жуткий вой Клавы. Пожалуй, такого еще не было в истории их с Клавой совместной жизни. Собака выла, как волк на кладбище: неумолчно и жутко.
– Совсем совесть потеряла! – воскликнула Тина и бегом бросилась к лифту.
Вой не умолкал.
– Я здесь уже! Клава! Мама вернулась! Не плачь! – причитала она, дрожащими пальцами выуживая из сумки ключи.
На всякий случай она позвонила в дверь, но, ясное дело, Клавка была одна, иначе почему бы выла.
– Ну, вот она я! Все! Обманщица ты! Сама вызвалась ехать, а сама…
Клава чуть сбавила интенсивность воя, но не замолчала.
Тина погладила ее по голове, успокаивая. Клава вяло махнула хвостом и принялась скулить и всхлипывать, носом толкая хозяйку вглубь квартиры. Вот точно так же толкала бродячая собака незнакомого человека в прошлом октябре, в последней отчаянной надежде толкала. Она тогда даже имени не имела и не знала, что скоро у нее появится дом и семья. И вряд ли надеялась. Просто из последних сил просила помочь. А что же сейчас?
– Клава! Что там? Что там случилось? А? Луша дома?
Тина, сопровождаемая Клавой, босиком ринулась в комнату дочери. Луша лежала на своем диванчике, лицом к стене. Живая. Это как раз Тина с первого взгляда поняла: дочка дышала. И это главное. Но понятно с первого взгляда было и другое: Луша не просто улеглась отдохнуть, что-то с ней случилось ужасное. Да разве Клава бы выла страшным воем, если бы ничего особенного не произошло?
– Лушенька! Родненькая! Что с тобой, девочка?
Тина села на краешек диванчика, прильнула к дочери. Точно так же, как тогда, в сентябре, прильнула к ней Луша, прибежавшая на помощь.
– Лушенька, ты не молчи. Ты говори. Или плачь. Так легче. Я с тобой. С папой что-нибудь? Все живы? Скажи!
Луша взяла ледяными пальчиками материнскую руку, погладила ее.
– Ох, мам, ох, мамочка, – лицо ее исказилось, из глаз полились слезы.
Тина почему-то очень обрадовалась этому. Плакать лучше, чем лежать как окаменевшее ископаемое.