— Я не могу рассчитывать на такую компаньонку, как была у моей сестры, — и улыбнулась мне, — поэтому сама всажу себе пулю в лоб раньше, чем начну писаться под себя.
Мы вели этот разговор в холодный осенний день, на улице хлестал проливной дождь, Мария размякла — впервые я видела ее такой, и она стала еще больше похожа на сестру. Она протянула руку, спустила и привязала полотнище, которое закрывало тир спереди, и потащила нас в свой «шатер» — так она иногда называла кибитку, служившую ей и жилищем, и средством передвижения, осуществляемого при помощи единственной хилой лошадки. Тут она поставила на стол всевозможные лакомства, которые удавалось достать только на черном рынке, и какое-то замечательное вино. Похоже было, что она давно поняла кое-что о нашем житье-бытье, по крайней мере то, о чем можно было говорить с ней открыто.
— Слушай, парень! — Она посмотрела на Георгия и на меня, дожидаясь, пока мы поедим и выпьем — в последнее время для нас такое угощение было большой редкостью. — Раз уж у вас нет никого близких, оставь у меня девочку, будет мне компания, чтобы она не голодала как собака и не скулила у чужих дверей, а ты немедля исчезай в том же направлении, что и тот стрелок. Потому что меня уже несколько раз спрашивали про тебя, а как начнут спрашивать, так, значит, в скором времени человек пропадает. И если он сам не сделает этого, ему обязательно помогут. И про другого меня тоже спрашивали. Среди этого мусора, который вертится тут каждый день возле тира, всякие попадаются. Или ты думаешь, полиция такая тупая, что не знает, где и зачем вы учитесь стрелять? Они даже отпечатки ваших пальцев сняли.
Я была так ошарашена, что не могла и рта раскрыть. Георгий первый очнулся и еще попробовал обратить все в шутку:
— Да ты, наверно, принимаешь нас за каких-то других, — но от волнения ему изменил голос, он стал хриплым и едва слышным.
— Я принимаю вас за тех, кто вы есть — особенно ты! — бесцеремонно, как всегда, отрезала Мария, но в ее голосе зазвучала глубокая непоказная доброта, и это окончательно убедило нас в ее правоте и преданности. — Хотя, может, вы и вправду не «те», — с горькой усмешкой продолжила Мария, — но как сунут вас в «лечебницу», да пропишут вам соответствующие процедуры… И никто и не подумает спросить вас — те вы или не те. Если не те, станете теми, а заднице вашей достанется крепко… Раз уж взяли отпечатки, дело дрянь, поэтому — надо тебе бечь! Бежанова мать не плачет, Стоянова — волосы на себе рвет.
Если бы мы не были так ошеломлены, мы наверняка посмеялись бы над ее житейским практицизмом и философией самосохранения — вот еще одна черта, общая для обеих сестер и даже выраженная одной и той же поговоркой. Однако и разница между ними тоже была довольно-таки ощутимая: госпожа Робева сумела в смутное время сохранить себя и отцовское богатство, а Мария спасала других людей, притом у нее не могло быть полной уверенности, что мы этого заслуживаем, потому что она еще не узнала нас как следует. Да, великая женщина была Мария…