и „Реквиему“, как полагают. Данте нашел свой отголосок в изобразительном искусстве… быть может, однажды он найдет его в музыке какого-нибудь Бетховена будущего»>[208].
В хождениях по древним развалинам и залам художественных музеев Рима у Листа появился прекрасный проводник — Доминик Энгр[209]. Несмотря на более чем тридцатилетнюю разницу в возрасте, Лист быстро подружился с французским художником и скрипачом, собирался вместе с ним «просмотреть всего Моцарта и всего Бетховена». Энгр, в свое время обвинявшийся критикой в том, что он зовет искусство назад, к XV веку, к возрождению художественных идеалов Античности, оказался как никто другой близок творческой натуре Листа, стремящейся к музыке будущего!
«Этот большой художник, от чьего духовного взора античность не может скрыть более никакой тайны и кого сам Апеллес[210] приветствовал бы как брата, — такой же превосходный музыкант, как и несравненный живописец. Моцарт, Бетховен, Гайдн говорят ему тем же языком, что и Фидий и Рафаэль. Он постигает прекрасное, где бы его ни нашел, и пылкий культ его, кажется, возвеличивает еще более того гения, к которому он обращен. Однажды — этого дня я никогда не забуду — мы вместе посетили залы Ватикана. Мы прохаживались по этим длинным галереям, где Этрурия, Греция, древний Рим и христианская Италия представлены бесчисленными памятниками… Он говорил на ходу, а мы внимали ему подобно алчущим ученикам. Его пламенные слова, казалось, наделяли эти шедевры новой жизнью, и его красноречие переносило нас в исчезнувшие века. <…> Свершилось подлинное чудо поэзии: это был современный гений, зовущий к воскресению гения античности! Когда мы затем вечером… вернулись домой, я увлек его к открытому роялю… Если бы ты его тогда слышал! С каким благоговением исполнял он Бетховена! Сколько уверенности и теплоты было в его ведении смычка! Какая чистота стиля! Какая правдивость чувства! Несмотря на почтение, которое он мне внушал, я не мог удержаться, чтобы не броситься ему на шею, и я почувствовал себя счастливым, когда он с отеческой нежностью прижал меня к своей груди»>[211].
Вдохновенный синтез музыки и живописи, о котором мечтал Лист, был олицетворен для него в личности Энгра.
Неудивительно, что именно в Риме Лист вновь почувствовал прилив вдохновения. Второй том «Годов странствий» пополнился глубокими и проникновенными синтетическими шедеврами: «Обручение (к картине Рафаэля)» (№ 1; Sposalizio); «Мыслитель (по статуе Микеланджело, с эпиграфом из Микеланджело)» (№ 2; Il Pensieroso); «Сонет Петрарки № 47» (№ 4;