Ошарашенный сменщик спрыгнул с гусеницы и пошел, оглядываясь, а Василий тут же остыл. Понял: это он хотел свои невеселые мысли разогнать. Стало легче — раз понял, значит немного приподнялся над переживаниями. Когда умерла мать, тоже не по себе было, хоть и не помнил ее почти. Бабка успокоила: забудется, отвердеет сердце и станешь жить спокойно. Всех бабка пережила, но здесь она не права — не может сердце отвердеть, пока человек смертен.
Василий трогал рычаг отвала вперед и вправо — «горбатый», упираясь правым углом отвала, медленно поворачивался. Тогда он брал рычаг немного на себя — отвал поднимался, и он левой рукой передвигал ручку газа — куча ледяных глыб перед ним ползла вперед. Остроугольные, поблескивающие ребрами куски сшибались друг с другом, раскалывались, рассыпались в крошево… На их месте появлялись новые сверкающие глыбы, которые тоже громоздились друг на друга — и их подминал тяжелый отвал «горбатого». Потом Василий смотрел в заднее окно, откатывался, и все начиналось сначала.
Льда было много, видно, неподалеку находился ручей, который и образовал осенью наледь. Левая рука Василия беспрестанно перескакивала с красной головки фиксатора на ручку скорости, правая ходила взад-вперед с рычагом отвала, нога, как автомат, прижимала и отпускала педаль газа. Он ничего не думал, он видел перед собой то кучу глыб, когда «горбатый» шел вперед, то вершины сопок, когда тот задирал нос на гребне сброса, то следы гусениц, когда откатывался.
Руки были и его и не его — они делали, что требовал «горбатый», помимо его собственной воли, а глаза наблюдали, каким углом он скребет речник, точно ли по коридору идут гусеницы, не виднеется ли впереди монолит.
Василий хотел вытереть лоб и не смог, руки не дослушались его. Левая сама прыгала с фиксатора на рычаг скоростей и обратно, правая самостоятельно выписывала «вперед — назад» на рычаге отвала. Иногда левая перескакивала на ручки фрикционов, старательно тянула один из них на себя и как к себе домой возвращалась на красную головку фиксатора.
В детстве Василию снился сон: он убегает, а ноги внезапно перестают слушаться и становятся тяжелыми. Он начинал тогда их просить, как бабка, когда гладила ему ободранные коленки: «Ноженьки мои, послушайтесь меня». Просьбы не помогали, и он просыпался с колотящимся сердцем. Теперь, словно во сне, не слушались руки. Василий убрал газ до ноля и, чтобы руки смогли ощущать окружающие предметы, двигались ловко, а не механически, сильно пощипал их — боль всегда приводит в себя. Для того человеку и дано ощущать боль, чтобы он учился донимать окружающих. Потом Василий открыл термос и отхлебнул из него. Чай оказался несладким, он не положил сахара. Вот Маша никогда этого не забывала.