Наутро, едва пропели третьи петухи, Недотыкомка растолкал Тришку, сладко посапывавшего в холодной печи после ночных приключений.
– Вставай, вставай, нечистый, – приговаривал писарь, тряся домового за мохнатое плечико.
– Чего тебе? – пробормотал сквозь сладкую зевоту Тришка.
– Чего, чего… На службу пора! – окрысился Недотыкомка.
Домовой вылез из печи, недобро щурясь на проникавшие сквозь узкие оконца солнечные лучи.
– Рано еще службу служить, – пробормотал он. – Я ж не людин какой-нибудь, мне Ярилин свет без радости…
– Некогда от солнца красного таиться, – сказал Недотыкомка. – Василиса горлицу прислала… Явились ни свет ни заря дружинники Лихо и увели богатыря… И как только дознались, – сокрушенно покачал головой писарь. – Ты вчера никому про Ивана-Дурака не сказывал?
– Что ты, что ты, – поспешил заверить его Тришка, весь трясясь от страха.
– Ладно, верю, – медленно проговорил Недотыкомка, задумчиво почесывая в вихрастом затылке. – Что бы воевода там ни удумал, – продолжал он, – мы должны это использовать в интересах дела…
Тришка с готовностью кивал своей шерстистой остроухой головенкой, слушая, что придумал писарь, и дивясь его хитроумности.
– Сделаешь в точности, как я велю, – сказал Недотыкомка, изложив своему помощнику задуманное, – я тебя своими милостями не оставлю. Станешь главным писарем Тайного приказа, будешь жить в палатах, и прислуживать тебе будут все кикиморы и все шишиги…
«Эка, вознесся, – думал Тришка, глядя на полыхающее румянцем самодовольства лицо писаря, – а ну, как донесу воеводе, возьмут его дружинники на кулачки да палки, небось, по-другому запоет…»
– Все понял? – спросил Недотыкомка, оборвав свои обещания на полуслове.
– Как не понять, – пожал узенькими плечами домовой, – дело нехитрое. Лишь бы послушался меня богатырь-то… Он сейчас, после ночи с Василисой, небось, совсем одурел, дело молодое… Влюблен-с… Сам знаешь, какова Василиса, когда в ударе…
– Да уж… – как-то не очень весело отозвался писарь.
Тришка подумал, что не так гладко прошло у приказного с Василисой, как тот после похвалялся, и усмехнулся про себя, дескать, знай наших.
«Василиса ведь наполовину нашего, навьего племени… Как-никак, волхованка…»