Лучше бы не было такой любви, ежели от этой любви люди страдать должны!..
В опочивальню вошел гонец чердынского князя. На лице его была написана глубочайшая почтительность. Он низко поклонился Микалу.
— От чердынского князя Ладмера к твоей милости, князь высокий, — степенно проговорил он. — Прислан к тебе с вестью нерадостной…
— Говори, какая весть? — приготовился слушать Ми-кал. — Кажись, о Москве что-то такое?
— Москва на нас войной идет, князь… Москва нас хочет покорить, как волость новгородскую…
Микал вдруг рассердился почему-то и стукнул кулаком по столу.
— Волостей новгородских здесь нет! — закричал он раздраженным голосом. — Мы вольные люди пермские! Над нами никто не начальствует… Мы сами собой управляемся…
— Прости, господин князь высокий, — униженно закланялся чердынец, видя, что попал впросак. — Не то я сказать хотел. Вестимо, Пермь Великая не волость новгородская. Но ежели мы платим дань Новгороду Великому, Москва-то, значит, и считает нас волостью новгородскою…
— И Москва тебя не умнее, ежели мыслит так, — угрюмо пробурчал Микал. — Не думает, взять в толк она не хочет, что Новгороду не дань мы платим, а только откуп за свое спокойствие даем. А это ведь разница не малая. Понимаешь ты, о чем я толкую?
— Понимаю, князь высокий.
— Ну, ладно, дальше говори теперь, чего ради Москва на нас воздвигается? Ведь ведомо вам в Чердыне многое бывает, о чем мы в Покче даже слыхом в кое время не слыхиваем…
Посланец откашлялся и продолжал:
— Князь Ладмер повелел доложить твоей милости, князь высокий: много-де причин Москва нашла для того, чтоб Пермь Великую воевать, но главная причина такая — хочется-де Москве откуп тот с нас брать, который мы Новгороду даем. А Новгород нынче Москвою побежден несомнительно, ну и разлакомились москвитяне на другой кусочек лакомый, на нашу Пермь Великую, порешили к рукам ее прибрать по обычаю своему по московскому…
Злобная усмешка пробежала по лицу князя.
— Авось подавится Москва проклятая таким кусочком, как наша страна благодатная! — выругался он, считая родные леса действительно благодатными местами для житья людского. — Не сразу ведь мы ей поддадимся! Не эжвинские ведь люди мы, которые сами в московский хомут шею запихали[26]… Мы еще с Москвою потягаемся! О, мы еще потягаемся с Москвою!..
Князь Микал понимал, что он говорит несообразность: Москва была не такая страна, чтобы позволять Великой Перми долгое время тягаться с собою. Но он не лишал себя удовольствия сказать задорное слово по адресу грозной Москвы и горделиво поглядел на посланного, как бы говоря ему взглядом: «Смотри, мол, брат, как я боюсь Москвы!»