Маша почувствовала убожество своего коричневого платья, свою детскость и неприспособленность.
— Можно меня не провожать, — женщина милостливо протянула руку, художник поцеловал:
— Спасибо, бесценная! Жду к двенадцати во вторник.
Они вышли в коридор. Глухо стукнула входная дверь. Маша обернулась: на стене висел портрет женщины в красном платье.
— Нравится? — спросил художник.
— Да… — Маша ответила машинально, хотя толком не поняла, действительно ли ей это нравится: в женщине отражалось что-то свирепое и грустное одновременно. Красного цвета слишком много…
— Что скажешь об этом? — художник стал поворачивать холсты, расставлять для обзора.
Лица плоские и яркие. Пейзажи с преобладанием осеннего золота. Голый мальчик с барабаном. Маша разглядывала, кивала, но боялась что-либо произнести невпопад.
— Вот это смотри! — художник извлек из штабеля небольшую картину в сине-зеленых тонах с проблесками желтого: угол стола, рыба, опрокинутая солонка. — Нравится?
— Да, нравится.
— Это гениальная вещь! Когда меня не станет, все, — художник указал на холсты, — пропадет к чертовой матери. Это останется. Понимаешь?
Маша молча кивнула.
— Молодец. Понимаешь, — художник крупно зашагал по комнате, сложив на груди руки и слегка втянув голову в плечи. — Работать без оглядки! Свободно. Широко. Знаешь, как я работаю? Вот видишь краски? Вот! — он взял тюбик из плоского футляра. — Это стоит чудовищно дорого. Я кладу его на холст. Одним штрихом, понимаешь? Я не скуплюсь на краски. Я их не жалею. Я жалею, что не выплесну себя, не успею, понимаешь?
Маша заскучала. Ей захотелось домой. У нее засосало под ложечкой. Оставшееся печенье вкусно лежало на дне коробки. Но без приглашения угощаться нельзя.
— Сколько тебе лет? — вдруг спросил художник.
— В марте будет шестнадцать.
— Да-а, — неопределенно протянул художник, взяв со стола помятую пачку сигарет. — Маленькая Ботичелли… — Потом вынул из стопки на окне широкий иллюстрированный альбом, протянул Маше, спросил: — А это тебе нравится?
Из глубины чистого, окаймленного белыми кущами облаков простора глянул скорбный, величавый лик… по зеленому лугу далеко-далеко уходила фигура человека в развевающейся одежде… полуголый черный раб разглядывал жемчужину у ног властелина…
Художник взял альбом, захлопнул и со вздохом сказал:
— Это вечное. Это навсегда. — Он опять зашагал по комнате, куря и забывая стряхивать пепел.
— Я пойду домой, — Маша поднялась с тахты.
— Ступай, деточка, иди, раз надо. Тебя мама ждет. Или какой-нибудь мальчик? У тебя есть мальчик?
Маша пожала плечами.