Маша расслышала их, сжалась.
До сих пор они сидели за столом, переплетя руки. Она выпростала пальцы.
— Нет здесь никаких партизан. А то, что в комендатуре, так я ведь никого не предала. Или так, или с голоду подохнуть.
Зло прищурилась:
— Можно было, правда, еще в бордель. Всё выбирала, что для наших будет простительней. Как думаешь, не ошиблась ли?
Подкрашенные ноготки ее непроизвольно поползли по непрокрашенной доске, оставляя борозду.
— Но можно было, наверное, с подпольем как-то связаться, — неловко буркнул Арташов.
Лицо Маши исказила горькая усмешка.
— Вот и я поначалу такой же наивной дурой была. Да если и были подпольщики, их в первый же месяц повылавливали. Наверное, вроде меня специалисты, — невесело пошутила она. — Был поначалу партизанский отряд. Но я еще только подумала, а каратели его уже ликвидировали. Ничего не скажешь, ловко немцы работают.
Голос ее задрожал. Арташов почти физически ощутил, сколько боли и озлобленности скопилось в прежней открытой, порывистой девчушке, брошенной без всякой защиты на произвол судьбы и обреченной выживать как умела. Рывком притянул он к себе Машин табурет, прижал ее к себе. И — будто плотину прорвал. Уткнувшись ему в плечо, она разрыдалась.
— Видишь, как получилось, — давясь слезами, забормотала она. — Мечтала на фронт, бороться с захватчиками. А вместо этого им же и служу. Думаю, как наши освободят, попроситься санинструктуром. Только — возьмут ли? Или, наоборот, обвинят. Вот даже ты заподозрил. А там, кому еще объяснять придется. Не каждый вникнуть захочет.
— Ничего, родная, теперь прорвемся, — Арташов огладил подрагивающую головку как когда-то, когда совсем похоже рыдала она после незаслуженного «неуда» по истории политучений. И как тогда, склонившись к ушку, зашептал:
— Как я рад, что мне дано
лишь тебя любить,
и стучать в твоё окно,
и цветы дарить,
под дождем твоим стоять,
под снегами стыть,
безрассудно ревновать,
тихо говорить:
«Как я рад, что мне дано
лишь тебя любить…»
При первой же строчке Маша встрепенулась. Карие глазищи наполнились прежней восторженностью. Расстаться с ней, едва обретя?
Арташов вскочил.
— А зачем, собственно, дожидаться судьбы, если она, голубушка, в наших руках? «Зарницу» помнишь? Кроссы на значок ГТО?
— Ч-чего?
— До линии фронта сможешь дойти?
Маша, сглотнув, кивнула.
— Прямо сейчас!
— Господи! Да поползу.
— Тогда чего копаешься? Живо собирайся! — потребовал Арташов. — Через две-три недели, когда во Льгов придут проверялы, кукиш им достанется, — ты уже будешь числиться переводчицей в армейской разведке — за сотни километров отсюда.