В доживающем теле вспыхнул вдруг прежний веселый огонь, будто в тлеющей головешке, перед тем как ей окончательно погаснуть.
— Так чего же вы боитесь больше, чем простуды? — напомнил Понизов.
— Памяти.
— В смысле: потери памяти? Вы ощущаете признаки амнезии?
— Нет. Я боюсь чужой памяти.
Понизов озадаченно нахмурился.
— Хорошо, давайте иначе: что же у вас всё-таки болит? Душа, конечно?
— Почему угадали? — настал черед удивиться Пятсу.
— Ну, это же клиника для душевнобольных… Так что на самом деле?
Он мазнул взглядом по часам. Пятс заторопился.
— Вы угадали. На самом деле, — именно душа. И нет физической боли, что сравнится с этой.
— Что именно мучает?
Пятс перевел дыхание. Набрал воздуха.
— Моя мука, моя беда и моя вина — что привел Эстонию в СССР!
Понизов оторопел:
— Как это «привел»? Вы же как раз противились… Раз вы здесь!
Горькая усмешка исказила усталое лицо:
— Увы, нет! Я и мое правительство, мы пытались предотвратить кровопролитие, которое полагали бессмысленным. Эстония выглядела обреченной. Мы подписали всё. Сначала соглашение о вводе войск, потом — оккупацию.
Он застонал:
— У нас маленький народ. Сколько больших народов перемолола история. А маленьких никто и не сосчитал. Что не сосчитал… Не запомнил! Ушли в почву и — будто не было. Миллион двести. Тьфу! Пескарь меж двух акул: Россией и Германией. Два выхода: сражаться или…
— С кем? Какие шансы? — Понизов невольно поддался его волнению.
Пятс закивал.
— Я рассуждал так же. Раздавят за несколько дней. Что такое для обозленного Сталина миллион двести? Мужчин с оружием пострелял, семьи вывез в Сибирь на погибель и заселил территорию другими. Был на земле народ — эстонцы, и как слизнуло. Значит, надо перетерпеть. Всё наше правительство было в этом едино. Для политика бог — целесообразность. Господи, прости мое высокомерие! Думал, я умный: всё просчитал, всё взвесил. Лавировал. Хитрил. Торговался с Молотовым из-за каждого пункта. Кланялся, смирив гордыню. А надо было — если убрать шелуху, — действовать на уровне инстинкта, как муж и отец, в дом которого ломится бандит. Хватаешь то, что под рукой, и защищаешь семью. Чем можешь и сколько продержишься. Остальное от лукавого. Надо было объявить всеобщую мобилизацию. Кричать, бить в набат: «Сражайся, мой народ! Умирай, но в борьбе».
— Смысл? Смысл?! — увлекшийся Понизов застучал ладонью по столу.
— Только один. Сдавшись, спасаешь рабов. Когда погибаешь в борьбе, у тех, кто выживет, сохранится свободная душа! — Пятс даже приподнялся, воодушевленный. Впрочем, тут же другим, просевшим голосом закончил: