— Спасибо, спасибо большое! — Материнский тон врачихи все поставил на свои места, умело завершил процедуру.
— Да уж пожалуйста, — расплылась Катя на прощанье простой и открытой улыбкой, — и лучше нас по такому поводу не беспокойте.
— Постараюсь. — Чигринцев серьезно поклонился, вышел в тамбур к Николаю с лейтенантом. Те ждали его на скамейке, кажется, они легко нашли общий язык.
— Значит, так, — начал с ходу Николай, — лейтенант подбросит в гостиницу, оттуда позвоним в Щебетово, Валентин завтра нас заберет. А насчет машины не дури, пара пустяков, как я понял, — дешево починим, чай, не чужие теперь. — Он загоготал грубо и весело.
— Как с документами быть, может, вернешь? — поражаясь своей наглости, спросил вдруг Воля.
— Завтра в десять на комиссию к начальнику ГАИ — права буду обязан передать ему, — официально отчеканил лейтенант. — Может и штрафануть, а может и в Москву отослать — у майора не заржавеет!
— Брось, командир, свои люди — сочтемся, было бы за что, — намекнул Николай.
— Было бы за что, я б с вами не так разговаривал, все, ничем не могу помочь, — отрезал офицер.
Воля не стал обострять отношения.
— Вопрос, я понимаю, решаемый? — спросил вроде невзначай.
— Все решается, — многозначительно заметил Доронин. — Обратись к Лехе со стоянки, но я тебе ничего не говорил, ясно? А теперь поехали. — Лейтенант встал, даже помог Николаю допрыгать до машины.
Кое-как уместились, отчалили. Радость боролась в Чигринцеве с дикой усталостью, Воля успел только подумать, что вот же как складывается — люди попадаются на редкость хорошие, и это было начало сна.
Доронин домчал быстро, растолкал, выгрузил в серых еще сумерках, пожал на прощанье руки.
— В десять, не проспи, а то пошлют в Москву — здесь это быстро делается, усвоил?
Воля замотал головой, проморгался. Белая «восьмерка» уже заворачивала за угол двухэтажной гостиницы.
6
Гостиница была старая, как все в этом городке. В стойке администратора имелось полукруглое окошечко, в коем сама мать-командирша с крашеными волосами цвета поблекшей меди изображала кукушку с сельских ходиков. Лихой разрез с финтифлюшечками на платье выставлял напоказ повидавшую жизнь, любвеобильную грудь. Она глядела на них, силясь сообразить, какое выражение придать уставшему за смену лицу. Из подсобки выпорхнула горничная помоложе, с бюстом размера на три-четыре меньшим, чем у начальницы, что, вероятно, полагалось по статусу. Платье тут было скромнее, но с идиллическим бантиком. Вздернутый носик и глазки, полные беспричинной веселости, намекали, что жизнь она знает, но не так еще глубоко. Вслед за ней из комнатки вышел кавказец с мягким копченым лицом в ярко-зеленой рубашке с устаревшей этикеткой «Монтана», вельветовых брюках со стершимся блеском и дымящейся большой чашкой чаю, указующей, что он тут свой, укоренившийся, как кассовый аппарат на столе.