— Я уже говорила, что много времени не займу.
Раздражение сделало мой голос сухим, как хворост. Стараясь не кашлять и не сморкаться, я пила горячий кофе и смотрела на солнце сквозь тонированную стену. Даже в столицах и за границей я не встречала ничего подобного.
— Насколько мне известно, Наталья Лазаревна Кулдошина назначила встречу с вами на девятнадцать часов двадцать седьмого сентября. И в это именно время она была убита неизвестным в подъезде собственного дома. Мне хотелось бы узнать следующее. Каков был характер ваших взаимоотношений вообще, и в частности — встречались ли вы тем вечером? Если да, то когда именно и где. Если нет, то кто из вас отменил встречу и почему.
Лариса куталась в норковую шубку. Её сильно знобило, хотя в глубине комнаты пылал камин. Кроме того, она рассматривала меня в упор, будто прикидывала, стою ли я её откровенности. Но в противном случае я могла заподозрить Ларису в причастности к убийству, а этого ей совершенно не хотелось.
— Лара, при каких обстоятельствах вы познакомились?
Я приготовилась к долгой осаде, потому что должна была чем-то оправдать дальнее и дурацкое путешествие.
— Оксана, в каком возрасте вы потеряли девственность? — вдруг огорошила меня Якшинская.
Наверное, впервые в жизни я пожалела, что не являюсь сотрудником милиции или прокуратуры, а потому должна строить свою работу на доверии и доброй воле сторон. Но, в данном случае, я не представляла, как надо воздействовать на свидетеля. Властных полномочий нет, деньги ей не нужны, шантажировать нечем. Лучше бы мне сейчас пришлось стрелять…
Разврат у Лары стал идеей-фикс, и я мысленно пожелала ей быть изнасилованной «в очередь». Много лет назад в московском микрорайоне Братеево семь озверевших пьяных скотов надолго, если не навсегда, отбили у меня интерес к любому виду секса.
— В восемнадцать лет, — бросила я, стараясь заглушить воспоминания и вернуться к реальности. — Это имеет отношение к делу?
— Ну, вы такая правильная! — разочарованно протянула Лариса. — А мне, представьте, было двенадцать. Круто, да? И я сразу же залетела.
— А сейчас вам сколько? — Мне хотелось встать и уйти, но было нельзя.
— Двадцать один. Не похоже? — прочирикала Лариса, любуясь своей ногой с платиновым браслетом на щиколотке. — Все говорят, что больше семнадцати не дашь.
— Я бы дала двадцать пять.
Мне стоило больших трудов сдержаться. Похоже, я поступила правильно, потому что мои слова вернули наглянку к реальности. Она поджала губы и заговорила живее.
— У Натальи Лазаревны была знакомая знахарка, она жила в глухой деревне. Кроме неё никто не мог меня туда отвезти. Моя мать и Наталья вместе в школе учителями работали. Моя — математичка, а та — по рисованию и черчению. В учительской много откровенничали, и после связи не теряли. У бабки я каких-то травок попила, и началось кровотечение. Отца-то у меня давно нет, а мать просила сделать аборт. Но в то же время не хотела позора, чтобы все знали. Наталья помогла сохранить грех в тайне. Между прочим, она и сама к этой знахарке возила свою крестницу Милу. Ту, на которую вы работаете.