Кабальеро с тех пор обосновался под окном Ремедиос Прекрасной с толпой музыкантов, игравших порой до рассвета. Один только Аурелиано Второй сердечно ему сочувствовал и старался отговорить от зряшной затеи. «Не тратьте даром время, – говорил он воздыхателю как-то ночью. – Женщины в этом доме упрямее ослиц». И предлагал свою дружбу, звал купаться в шампанском, пытался его убедить, что у всех женщин в роду Буэндия не сердце, а камень, но не сумел сломить упорства кабальеро. Обозленный нескончаемыми ночными концертами, полковник Аурелиано Буэндия пригрозил облегчить ему страдания пистолетом. Но ничего не действовало на обожателя Ремедиос, пока он сам не впал в уныние и не опустил руки. Из видного и достойного человека превратился в жалкого оборванца. Поговаривали, что он пренебрег властью и богатством в своей далекой стране, хотя, сказать по правде, никто не знал, откуда он родом. Он стал зачинщиком драк, завсегдатаем кабаков и просыпался поутру, ерзая на собственной тверди в заведении Катарины. Самым печальным в его драме было то, что Ремедиос Прекрасная не замечала его даже тогда, когда он являлся в церковь нарядный, как принц. Она взяла розу без всякого умысла, скорее потехи ради, – слишком забавен был поступок, и она подняла мантилью, чтобы увидеть лицо шутника, а не для того, чтобы показать свое.
В общем-то, Ремедиос Прекрасная была странным созданием, не от мира сего. Когда она стала зрелой девушкой, Санта София де ла Пьедад еще долгое время ее мыла и одевала, и даже когда ее научили все делать самой, мать следила, чтобы она не рисовала на стенах зверушек палочкой, окунаемой в свои жидкие каки. Двадцатилетняя Ремедиос не умела ни читать, ни писать, ни пользоваться столовыми приборами и разгуливала голой по дому, ибо ее натура отвергала всякого рода условности. Когда молодой начальник стражи объяснился ей в любви, она отвергла его просто потому, что ее удивила его наглость.
– Бессовестный, – сказала она Амаранте. – Говорит, из-за меня умирает, будто по моей вине у него понос.
Когда же он действительно скончался у нее под окном, Ремедиос Прекрасная утвердилась в своем изначальном мнении.
– Вот видите, – сказала она. – Совсем совесть потерял. Нашел место.
Казалось какая-то сверхъестественная озаренность позволяла ей видеть сущность явлений сквозь все то, чем они окружены. Так, по крайней мере, думал полковник Аурелиано Буэндия, который подобно многим отнюдь не считал Ремедиос Прекрасную умственно отсталой, а совсем наоборот. «Для нее словно бы и не было всех этих войн», – говорил он. Урсула, со своей стороны, благодарила Бога, что он наградил семью Буэндия таким удивительно чистым созданием, но в то же время ее смущала красота девушки, казавшаяся ей не даром Божьим, а дьявольским наваждением, злым противовесом невинности. Поэтому она решила отгородить девушку от всего мира, уберечь от земных соблазнов, не ведая, что Ремедиос Прекрасная чуть ли не во чреве матери стала недоступна любым искушениям. Урсуле и в голову не приходило, что правнучку могут выбрать королевой красоты на этой бесовской вакханалии, называемой карнавалом. Однако Аурелиано Второй, страстно хотевший нарядиться тигром, привез падре Антонио Исабеля, чтобы тот убедил Урсулу, что карнавал вовсе не языческая гулянка, как она говорила, а традиционный католический праздник. В конце концов она уступила, хотя и скрепя сердце, и дала разрешение на коронацию.