Хотя, казалось, он за долгие годы войны должен был ко всему привыкнуть, у него вдруг так же налились свинцом ноги и засвербила спина, как в юности при первой встрече с обнаженной женщиной. И он невольно подумал, попав, наконец, в западню ностальгии, что если бы женился на ней, не знал бы ни войны, ни славы, стал бы безымянным ремесленником, счастливым домашним животным. Эта запоздалая потрясающая картина, никогда ранее ему не являвшаяся, испортила завтрак. Когда в семь утра за ним зашел полковник Херинельдо Маркес с группой мятежных офицеров, он выглядел на редкость мрачным, задумчивым и одиноким. Урсула пыталась накинуть ему на плечи новый плащ.
– Что подумает правительство? – сказала она ему. – Скажут, ты сдался, потому как уже не на что и плащ купить.
Но он не взял. Уже в дверях, увидев струи дождя, напялил на голову старую войлочную шляпу Хосе Аркадио Буэндии.
– Аурелиано, – сказала ему тогда Урсула, – обещай мне, если тебе будет худо, вспомни о своей матери.
Он слабо улыбнулся, поднял руку, вытянув пальцы, и, не сказав ни слова, вышел из дому навстречу воплям, оскорблениям, проклятиям, которые неслись ему вслед до городских ворот. Урсула заперла дверь на засов, полная решимости не отпирать ее до конца своих дней. «Мы тут сгнием заживо, – шептала она, – мы обратимся в тлен в этом доме без хозяина, но не доставим этому жалкому городишке радости видеть наши слезы». Она все утро копалась в самых укромных местах, стараясь отыскать хоть что-то, напоминающее о сыне, но ничего не нашла.
Церемония перемирия состоялась в двадцати километрах от Макондо под сенью огромного дерева-сейбы, вокруг которого впоследствии вырастет город Неерландия. Представителям правительства и партии, а также посланцам мятежников, сложивших оружие, прислуживала суетливая стайка одетых в белое монастырских послушниц, которые казались голубками, вспугнутыми дождем. Полковник Аурелиано Буэндия приехал на понуром муле. Небритый, мучимый гнойными волдырями больше, чем крушением своих ожиданий, ибо его давно покинула всякая надежда и позади осталась не только слава, но и сожаление о былой славе. По его личному распоряжению не было ни музыки, ни петард, ни колокольного звона, ни ликования, ни вообще каких-либо проявлений радости, дабы не нарушалась горестная атмосфера происходящего. Бродячий фотограф, сделавший единственный снимок, который мог сохранить для потомства образ полковника Аурелиано Буэндии, был вынужден разбить стеклянный негатив.
Процедура длилась почти столько времени, сколько требовалось, чтобы подписать акт о перемирии. За деревянным столом в центре видавшего виды циркового шатра сидели представители правительства и офицеры, оставшиеся верными полковнику Аурелиано Буэндии. Перед тем как подписать документ, личный представитель президента Республики начал было вслух зачитывать акт о капитуляции, но полковник Аурелиано Буэндия прервал его.