Но вдруг полутемная комната гувернантки растаяла, исчезла.
Мария Антоновна была теперь совсем в другой комнате, — в комнате, спертый воздух которой дохнул на нее запахом старых вещей, запахом нежилым и неуютным. Комната эта была заставлена слишком тесно — несколько стульев, канапе с львиными лапами, кресла красного дерева, секретер, бюро, письменный стол с бронзовой чернильницей и очиненными перьями, ночной столик со свечою в бронзовом подсвечнике. На стене — итальянские картины, «Богоматерь» и «Архангел Гавриил», часы, остановленные на половине первого.
Чуть в стороне — китайские шелковые ширмы, полинялые, с едва заметным рисунком.
Боясь чего-то, Мария Антоновна шагнула вперед, заглянула за эти ширмы.
Там стояла узкая походная кровать с откинутым одеялом. На простыне, на одеяле темнели пятна…
Старые пятна крови, поняла Мария Антоновна.
И как только она поняла это — странная комната растаяла, исчезла.
Теперь Нарышкина видела как бы с высоты птичьего полета огромную площадь, запруженную народом. Здесь были ремесленники, рабочие, мастеровые, отпущенные на оброк мужики, мелкие чиновники, школяры, подмастерья… она не слышала ни звука, но все рты раскрывались, будто что-то выкрикивая, а все глаза, все лица были повернуты в одну сторону — в середину площади, где ровным и страшным квадратом, ощетинившимся штыками, стояли солдаты и офицеры в форме Московского полка. Перед строем разъезжал генерал в парадном мундире, он так же беззвучно что-то кричал, то ли убеждал в чем-то солдат, то ли уговаривал их, размахивая тонкой, какой-то несерьезной шпагой. Вдруг из рядов выдвинулся высокий офицер, ударил лошадь генерала штыком, она прянула в сторону. В то же мгновение мелькнула вспышка беззвучного выстрела, и генерал, покачнувшись в седле, неловко завалился и повис, застряв ногами в стременах.
И тотчас, как будто этот выстрел был сигналом, ощетинившееся штыками каре качнулось, как единое существо, и медленно, целенаправленно двинулось вперед — туда, где в морозном декабрьском тумане возвышалась громада Зимнего дворца…
И вся площадь, закипев беззвучными криками, потекла следом за восставшим полком.
Видение исчезло так же неожиданно, как появилось, только в голове Марии Антоновны прозвучал странный голос:
«Восстание. Декабрьское восстание. Войска восстали против законного государя».
Мария Антоновна снова была в тускло освещенной комнате старой гувернантки. Мадемуазель д’Аттиньи стояла перед нею все в том же черном одеянии, но в ней не было прежнего величия. Она снова казалась вздорной, незначительной старухой, притащившей из своей Франции не только множество никому не нужных старых вещей, но и груз своих заблуждений и предрассудков.