– Никого, сэр, – сказал я, и это признание меня несколько опечалило. – Я совсем один на свете.
Он с улыбкой покачал головой и произнес:
– Нет, мальчик, ты не один. Не один. И никогда уже один не будешь.
С этими словами он протянул мне руку. Колебался я всего лишь секунду-другую.
А после принял ее.
Еще более жалкий день. С утра лил дождь и дул беспощадный ветер, который с такой силой швырял баркас вверх-вниз, что я окончательно уверился – всех нас ждет скорая смерть, к тому же эта качка не позволяла нам набрать дождевой воды. Когда ветер стих и мы пошли вперед – теперь уже к Новой Голландии[9], от которой нас, по словам капитана, отделяло шестьдесят-семьдесят лиг, стало очевидно, что некоторые из нас подавлены до последней крайности. Судовой клерк Джон Сэмюэль ни для какой работы пригоден не был, а выглядел так, что оставалось лишь гадать, долго ли он протянет; он больше не жаловался, не просил еды и казался смирившимся с судьбой. Примерно в таком же состоянии пребывал и наш ботаник мистер Нельсон, который каждые несколько часов пугал меня, скрючиваясь и прижимая руки к животу так, точно гарпун медленно протыкал его плоть и раздирал кишки, а затем испускал крик, какой можно услышать от попавшей в силок лисы. Мне и представить было страшно боль, которую испытывал несчастный, впрочем, мука, искажавшая его лицо, говорила об этом достаточно, и я не сомневался, что, предложи ему выбор между дальнейшими надеждами и верной смертью, ответит он незамедлительно. Офицерам приходилось не лучше. Мистер Эльфинстоун был крайне подавлен, лицо его покрывала большая, чем у других, бледность, живот раздулся от голода. За последние два дня он не сказал ни слова, даже капитану, у которого, по-моему, сердце разрывалось, когда он смотрел на беднягу. Что же касается мистера Тинклера, его помешательство все усиливалось, хоть он немного и притих, поскольку голод и жажда отняли у него последние силы.
Я считал, что мне в сравнении с ними повезло – хоть я и хотел есть и особенно пить, кое-какие силы в моем теле еще сохранились, да и от судорожных болей в животе я не страдал. В результате я, разумеется, проводил на веслах больше времени, чем прежде, однако это теперь доставляло мне удовольствие. Уж коли на то пошло, когда я раз за разом склонялся вперед и откидывался назад, помогая нам двигаться вперед, что-то утешительное созревало во мне. К тому же я начинал верить, что держу в руках общую нашу судьбу, а стало быть, и мою собственную. Если я смогу просто плыть и плыть дальше, то, пожалуй, снова стану тем, кто увидит землю. В конце концов, именно я первым заметил Отэити… когда ж это было-то? Чуть ли не целую жизнь назад.