Она явно пыталась от меня отделаться и давила.
— Я не прошу говорить мне, что это невозможно, — мне снова пришлось добавить в голос металла. — Мне нужны соображения на тему того, что можно сделать. Подумайте об этом, мне нужны догадки, а не отговорки! У единственного подозреваемого по делу был имплантат вашего производства. По документам — отключенный. На деле — активный. И никаких следов хирургического вмешательства. Если не знаете, как это сделать — тем хуже для вас! Потому что кто-то другой знает. И это значит, что в Москве почти тысяча потенциально опасных снайперов. Этого более чем достаточно для того, чтобы обезглавить весь Союз, вы понимаете?!
Я говорил и с удовлетворением наблюдал, как лицо Платоновой бледнело, а алые губищи на нём становились всё заметнее. Меня самого проняло. О подобном варианте развития событий я не думал. Действительно, можно было бы проявить бдительность, копнуть поглубже, разоблачить очередной империалистический заговор и потом лежать, как раджа из «Золотой антилопы», — отмахиваться от сыплющихся мне на голову наград, крича «Хватит, довольно!»
— Так что будьте так добры, уделите время надоедливому следователю и помогите разрешить вопрос государственной важности. Если вас не затруднит, — я изобразил хорошо отрепетированную «улыбку гэбиста номер три» — устрашающую.
Конструктор кивнула и парой движений вызвала в воздухе оранжевую голограмму — чертёж «Зайцева».
По его очертаниям можно было понять, в какой части тела располагались те или иные детали.
Сверху — мозговой имплантат, центр всего. Он напоминал сосновую шишку, обвитую проводами. От него, через шею, толстый шлейф шёл к позвоночнику, в районе плеч расходясь кабелями к локтям, запястьям и указательным пальцам: их специально усиливали для того, чтобы руки не дрожали.
Основной же шлейф опускался ещё ниже — провода вели к небольшим металлическим пластинкам-обогревателям на груди и животе, овальному, похожему на яйцо, регулятору мочеиспускания, пищеварительному ограничителю и далее — к искусственным коленям и ступням, которые никогда не затекали, сколько не сиди в одной позе.
Платонова вращала голограмму так и эдак, увеличивала мозг и некоторые узлы, возле которых появлялись поясняющие надписи, какие-то цифры и куски кода. Я снова закурил, наблюдая за её работой. Сейчас она была почти красива, и я понял, как она смогла добиться столь высокого поста — целеустремлённость и искренняя любовь к своему делу.
— Простите, ничего не могу сказать, — она увеличила мозг и извиняющимся жестом указала на него. — Всё сходится к этой детали.