Именно поэтому я не стала переставлять камни. О нет, я носила кольцо именно так, как в свое время Мамушка. Одновременно строгое и роскошное, оно говорило само за себя: фамильная драгоценность. Мы не просто при деньгах, говорило оно, мы на них выросли.
Слегка отставив руку и растопырив пальцы, я полюбовалась на кольцо, как будто совсем про него забыла.
— Ох, да. Отныне я формально старуха.
— Потрясающее кольцо! Никогда не видела ничего подобного. Когда свадьба?
— Шестнадцатого октября! — торжествующе произнесла я. Если бы рядом со мной, зардевшейся будущей невестой, оказалась Элеонор, она бы покровительственно заулыбалась, наклонив голову набок. Не то чтобы в октябре льет как из ведра, сказала бы она, но разве тут угадаешь? А что я буду делать, если все-таки пойдет дождь? А вот она на всякий случай сняла крытый павильон, аренда которого обошлась в десять тысяч долларов, хоть им так и не воспользовались. У Элеонор припасена масса подобных сведений сомнительной ценности.
Я решительно отодвинулась от стола.
— Пора возвращаться к работе.
Спенсер поднялась почти одновременно со мной и протянула руку.
— Спасибо, Тифани! Ой, простите. — Она прикрыла губы ладонью и беззвучно рассмеялась, мелко подрагивая плечами. — Ани. Извините.
Иногда я чувствую себя заводной куклой, которой нужно закинуть руку за спину и завести золотой ключик, чтобы улыбнуться, поздороваться, выдать любую социально приемлемую реакцию, подходящую к случаю. На прощание я натянуто улыбнулась Спенсер. Она больше никогда не перепутает мое имя. Только не после документального фильма, когда камера крупным планом покажет мое скорбное, открытое лицо, рассеивая любые сомнения в том, кто я и что сделала.
Летом, когда я закончила восьмой и перешла в девятый класс, я целыми днями слушала, как мама на все лады расхваливает пригороды Мейн-Лайн, лежащие по ту сторону старой Пенсильванской железной дороги. «Такое форсовое место», — заверяла она, добавляя, что я сама увижу, как живут другие, когда переведусь в тамошнюю школу. Словечко «форсовый» было мне в новинку, однако по тому, как мама понижала голос, я догадалась, что оно означает. Мама произносила его с той же вкрадчивой хрипотцой, что и продавщица в отделе женской одежды, когда втюхала маме кашемировый шарф, бывший ей не по средствам: «Он богато смотрится». «Богато». Волшебное словцо. Папа был иного мнения, когда мама попробовала и ему втереть то же самое, вернувшись с шарфом домой.
С первого класса я посещала женскую католическую школу Святой Терезы на Холме в городке, начисто лишенном признаков аристократизма, поскольку лежал он в двадцати пяти километрах от ближайшего пригорода, где обитала денежная аристократия. Конечно, я росла не в трущобах, — просто среди убийственно заурядных представителей среднего класса, мнящих себя сливками общества. Тогда я не подозревала, что у денег может быть возраст, что старые деньги «с историей» неизмеримо лучше. Мне казалось, что богатство — это блестящий «бумер» красного цвета (взятый в аренду) и аляповатый домище с пятью спальнями (заложенный и перезаложенный). Хотя нашего дутого капитала не хватало даже на однотипные безвкусные хоромы.