Администратор со стуком поставила передо мной бокал, нарочно расплескав вино. Рубиновая жидкость заструилась по тонкой стеклянной ножке, собравшись у основания, как кровь, выступившая по краям огнестрельной раны.
— Пожалуйста! — скрипнула эта змея, одарив меня самой ядовитой усмешкой, какая только нашлась в ее арсенале.
Занавес взметнулся вверх, вспыхнули раскаленные софиты. Представление началось.
— О боже, — охнула я и постучала ногтем по передним зубам. — Кусок шпината. Прямо здесь.
Администратор стыдливо прикрыла рот рукой и покраснела чуть ли не до шеи.
— Спасибо, — промямлила она и исчезла.
Голубые глаза Люка округлились.
— Там ведь ничего не было.
Пригнувшись, я схлебнула винную лужицу прямо со стола, чтобы ни одна капля не упала на мои белые джинсы. Никогда не задевайте богатую белую стерву в белых джинсах.
— Не было. Я просто ее наколола.
Громкий хохот Люка был мне овацией. Он покачал головой.
— А ты, оказывается, та еще штучка!
— За работу флорист берет почасово. Договорись о фиксированной цене и не забудь внести это в контракт.
Утро понедельника. С моим растреклятым счастьем мне свезло очутиться в лифте с Элеонор Такерман, в девичестве Подальски, одним из редакторов «Женского журнала». Когда Элеонор не высасывала из меня талант, она исполняла роль знатока по вопросам светского этикета и организации свадеб. Элеонор вышла замуж год назад, но по сей день вспоминает о своей свадьбе с торжественной серьезностью, присущей обсуждению терактов одиннадцатого сентября или смерти Нельсона Манделы. Полагаю, это продлится до тех пор, пока она не залетит и не произведет на свет очередное сокровище нации.
— Что, правда? — спросила я, тихонько ахнув для пущего эффекта. Элеонор — художественный редактор и моя начальница — старше меня на четыре года. Мне надо расположить ее к себе. Это несложно. Женщины вроде нее всего-то и хотят, чтобы им заглядывали в рот и благоговейно внимали каждому их слову.
Элеонор серьезно, без тени улыбки, кивнула.
— Я перешлю тебе свой контракт, возьми его за образец.
Заодно узнаешь, как мы потратились, не договорила она, хотя вела именно к этому.
— Я тебе очень признательна, Элеонор, — выдохнула я, обнажив сверкающие отбеленные зубы. Двери лифта со звоном распахнулись, выпуская меня на свободу.
— Доброе утречко, мисс Фанелли, — приветствовал меня Клиффорд, игриво захлопав глазками, и даже не взглянул на Элеонор. У Клиффорда, который двадцать один год служил секретарем в «Женском журнале», было множество нелепых причин ненавидеть едва ли не всех сотрудников, изо дня в день проходящих мимо его стола. Грех Элеонор не только в том, что она совершенно невыносима. Однажды в редакцию принесли коробку печенья. Клиффорд не мог отлучиться от разрывающегося телефона и по «электронке» попросил Элеонор принести ему немного печенья и кофе, разбавленный молоком до цвета верблюжьей шерсти. Элеонор сидела на совещании и прочла сообщение с опозданием, когда от печений не осталось ни крошки. Правда, она все же принесла Клиффорду его драгоценный кофе цвета верблюжьей шерсти, но он надулся и с тех пор даже не здоровается с ней. «Жирная корова, небось сама всё умяла», — прошипел он мне в ухо после «инцидента». Я чуть не грохнулась от смеха, потому что не знаю никого костлявей Элеонор.