Я запыхалась. У главных ворот Кенни остановил мотоцикл и так крепко меня поцеловал, что я затрепетала, затем отклонился, понимающе улыбнулся и убрал волосы с моего лица. Мне хотелось как-то отметить этот момент между нами, поэтому я вырвала из альбома его портрет и протянула ему.
— Спасибо! — хихикнула я и побежала по дорожке к дому, стараясь не сильно шуметь, ступая по гравию.
В зале уже наступила тишина. Я попыталась бесшумно закрыть дверь, но она скрипнула, как я и ожидала. Вслед за этим аудитория в количестве тридцати человек (я знаю точно, потому что сама расставляла стулья) повернулась, чтобы посмотреть на опоздавшую. Сборище неудачников, подумала я, высоко держа голову. Садясь на единственный свободный черный пластиковый стул в заднем ряду, я осторожно скрестила ноги, только сейчас осознав отсутствие нижнего белья. Я взяла застрявшую в складке юбки травинку, покрутила ее в пальцах, затем взглянула на оратора. Эва уже поднялась на сцену и нацепила очки на кончик носа. Она посмотрела в свои записи, которые держала в правой руке, затем перевела пристальный взгляд на меня. Когда наши глаза встретились, я заметила, что она нахмурилась. Я не сдержалась и ответила ей дерзкой счастливой улыбкой. Ее накрашенные глаза — эти два опала искусной огранки — сверлили меня, седые волосы были гладко зачесаны назад и собраны в пучок. Эва надела желто-синее платье с прямоугольным вырезом на шее. Никаких украшений. Хотя украшения Эве и не требовались. Высокая, элегантная, с гибкой шеей и тонкими запястьями, она напоминала лебедя. И шипеть она умела не хуже, когда злилась.
Мой отец Симеон тоже посмотрел на меня, но его взгляд был спокойнее. Он подался вперед на своем стуле, сидя рядом со сценой лицом к аудитории. На Симеоне были выцветшие джинсы и однотонная белая марлевая рубашка. Он сцепил руки на затылке и с интересом наблюдал за присутствующими. В конце концов, эти заметки могли пригодиться ему для следующей научной работы.
Наверное, Симеон только что представил Эву публике. В ее присутствии отец, как и все остальные, терял свою значимость. Сейчас он показался мне таким слабым. Он начинал стареть. Отцу было шестьдесят шесть. Мама все еще пребывала в возрастной группе «за сорок», и хотя волосы ее давно уже поседели (она, конечно, отказывалась их красить), но на лице почти не было морщин и фигура оставалась безупречной. Симеона можно было принять за ее пожилого покровителя. Он действительно обеспечил Эву тем будущим, к которому она стремилась. Именно отец арендовал эти земли, затем пригласил сюда несколько таких же романтиков с семьями, и так образовалась наша община.