Я скрывала это от всех своих знакомых, я даже специально рассталась потом со своими друзьями с Мейда Вэйл — частично потому, что единственным способом жить Дальше было полностью расстаться с прошлым. Реальность? Я не могу вынести слишком много реальности. Представление? Искусство и игра? Переодевание? Придумывание историй? Быть кем-либо другим? Постоянно рисковать? Все это оказалось гораздо проще, чем помнить, кем я на самом деле являюсь, и быть собой.
Телефон снова зазвонил. Это был Бен, и я подняла трубку.
— Эстер, извини. Я не знал.
Мне стало стыдно за свою вспышку гнева: Бен ни в чем не виноват.
— Это я должна извиниться, — сказала я слабым голосом. — Твое письмо просто шокировало меня. Ты коснулся такой темы, о которой никто не знает и которую я ни с кем не обсуждала. Я хочу, чтобы это продолжало оставаться тайной, пожалуйста.
Бен пообещал никому об этом не рассказывать, и, когда он повесил трубку, я достала его письмо из корзины, разгладила и даже перечитала. Кажется, мы с Беном страдали двумя противоположными проявлениями одной и той же проблемы — эмоциональной инфантильности. В последних строках письма он предостерегает меня. Наверное, его письмо пришло как раз вовремя. Как и Бен, я слишком много лет прячусь за искусством. Пора начать управлять своей жизнью и научиться строить отношения с людьми. Я должна принадлежать самой себе так же, как и искусству — и самое главное, мое прошлое тоже принадлежит мне, и его надо принять.
Все время, пока я готовила серию «Обладание», я думала только об одном человеке. Прошло шестнадцать лет, с тех пор как я жила в комнатке на Мейда Вэйл. Шестнадцать лет одной жизни, за которой я не наблюдала, которая развивалась, познавая мир вокруг. Среди дочерей революции, которым я посвящала свою серию, была одна особенная: моя собственная. Она уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения по поводу своего будущего и возможных отношений со мной. Может, она решит найти меня, и надеюсь, сможет это осуществить. Но если я уеду из Лондона, это будет сложнее. Я обязана оставаться в пределах ее досягаемости, поближе к ней. Насколько мне известно, семья, удочерившая ее, все еще живет в столице Великобритании.
Письмо Бена сломало выросшую во мне стену отчуждения, и, успокоившись, я вызвала такси и поехала в галерею. Впервые более чем за две недели я вышла из дому, и я ощущала тошноту и некоторую нетвердость в ногах.
Эйдан работал за своим столом, и я медленно направилась к нему. Когда он поднял глаза, я заметила, что вся радость и энергия, наполнявшие его в Нью-Йорке, исчезли. Решительность, с которой он вел себя в Манхэттене, деловая сметка, которую он там проявил, начинали угасать.