Склонившись к отцу Дули, я рыдал у него на плече.
– Я буду говорить, – тихо сказал я. – Я всем расскажу.
Отец Дули что-то пробормотал – слова застревали у него в горле. Он не защищался, не хватал меня за руки, и я отступил, поняв, что прижимаю его к стене всем своим весом. Трость упала на пол, и отец Дули качнулся вперед. Я подхватил его и оттащил на металлический складной стул. Он поднял руки к голове, и приглушенный стон слабым эхом пронесся по главному холлу приходского дома.
– Я всем об этом расскажу, – продолжал я. – Вы ничего не сделали! Скажите это! Признайтесь, вы что-нибудь сделали? Говорите, вы, чудовище!
– Не могу, – сказал наконец отец Дули. – Не могу.
Слезы застилали мне глаза. Я уже не помнил, зачем вообще сюда пришел, не представлял, что могу сейчас сделать. Будто я недавно вынырнул из пустоты и снова отправляюсь в никуда. Не было ничего, на чем я мог бы сосредоточиться и не отключаться, кроме прерывистого голоса отца Дули. Он снова заговорил, но я не понимал его слов. Я не слышал его оправданий. Издававшиеся им звуки превратились в псалом, эхом отдававшийся в моих ушах, преследовавший меня, пытаясь обрести смысл, но не в силах его передать. Абракадабра сгущалась наносами бессмыслицы, налипая на меня мокрым снегом, сжимая потной ладонью. Мне незачем было слушать. Я оставил его, обмякшего, на стуле, бормотать свои молитвы самому себе.
Густо валил снег, окутывая белым покрывалом газоны, рощи, крыши домов. Непроницаемый свод небес над деревьями казался мертвым и гнетущим. Я медленно шагал по дворам, слушая, как скрипит свежий снег под ногами. Каждый шаг сопровождался неистовым скрежетом, и я то и дело оглядывался, не идут ли за мной. Я не останавливался, чтобы перевести дух, и шел, глядя, как дыхание слабым облачком вылетает изо рта. Белая пелена снега и не думала редеть. Дойдя до Стоунбрукского поля для гольфа, я выбрал кружной путь, лишь бы не идти мимо моста – я не мог на него смотреть. У четвертой лунки я заметил темный силуэт какого-то зверя, пересекавшего пустынную дорогу через побелевшую песчаную ловушку. Животное остановилось и некоторое время смотрело на меня, прежде чем продолжить путь.
Я бродил целый день, прежде чем наконец пошел в район, где жил Марк. Свернув на нужную улицу, я посмотрел на его дом. Двор был пуст, все окна темные. Кровь частыми болезненными толчками пульсировала в запястьях и в ямке у основания шеи – я ничего не мог с этим поделать. Я стоял на улице, и снег покрывал мое лицо белой маской, пощипывающей, когда он таял. Собравшись с духом, я позвонил в дверь. Никто не ответил. Я нажимал кнопку снова и снова, но никто не подходил. Я обошел дом и остановился у боковой двери, где в Сочельник я помогал Марку в прихожей. Я заглянул внутрь. Ботинки и сапоги аккуратным рядом стояли под скамьей. Через окно на заднем фасаде была видна кухня. Над плитой горела бледная лампочка – единственный огонек в доме, да приглушенное бело-голубое свечение испускала кулинарная станция. Все было нечеловечески чистым, без единого пятнышка.