— Послушайте, почему вы не уезжаете отсюда? — спросила она, повинуясь внезапному порыву.
— Я заражен ядом провинции.
— Это что-то опасное.
— Да. Опаснее рака, который, наверное, скрутит меня к пятидесяти годам, если я не перестану так много курить. Яд провинции во многом похож на солитера. Он поражает честолюбивых людей, слишком долго живущих в глуши. Он свирепствует прямо как эпидемия среди адвокатов и врачей, священников и коммерсантов, окончивших колледж, — среди всех людей, которым довелось повидать мыслящий и смеющийся свет, а потом вернуться в свое болото. Я сам прекрасный тому пример. Но я не стану докучать вам своими горестями.
— Вы не докучаете. Но сядьте, чтобы я могла вас видеть.
Он опустился на скрипучий конторский стул. В упор взглянул на нее. Она увидела зрачки его глаз. Осознала, что он мужчина и одинок. Оба смутились. Оба старательно посмотрели в разные стороны и облегченно вздохнули, когда разговор возобновился.
— Диагноз моей болезни очень прост. Я родился в Огайо, в городке примерно такой же величины, как Гофер-Прери, но еще гораздо менее приветливом. В нем сменилось больше поколений и успела образоваться более узкая олигархия «солидных людей». Здесь, в Гофер — Прери, приезжему, чтобы его приняли в общество, достаточно быть до известной степени благовоспитанным и любить охоту, автомобиль, бога и нашего сенатора. Там же даже своих принимали с величайшим разбором. Это был город из красного кирпича, заросший деревьями, а потому сырой, и в нем вечно пахло гнилыми яблоками. Окрестности его тоже отличались от наших озер и прерии. Там теснились крохотные поля кукурузы, кирпичные заводы и грязные нефтяные вышки.
Я учился в конфессиональном колледже. Там я узнал, что, продиктовав Библию и уполномочив безгрешное племя священников толковать ее, бог с тех пор, в общем, занимался только тем, что подкарауливал и изобличал непокорных. Из колледжа я отправился в Нью — Йорк на юридический факультет Колумбийского университета. И вот четыре года я жил! О, я не собираюсь посхвалять Нью-Йорк. Он грязен, шумен, утомителен; жизнь там до ужаса дорогая. Но его нельзя было сравнить с заплесневелой академией, в которой я задыхался до этих пор! Дважды в неделю я ходил на симфонические концерты. С галерки я видел Ирвинга и Терри, Дузе и Сару Бернар. Я гулял в Грэмерси-парке. И читал, читал без конца.
Через кузена я узнал, что Джулиус Фликербо болен и ему нужен компаньон. Я приехал сюда. Джулиус выздоровел. Ему не нравилось, что я пять часов бездельничаю, а потом делаю всю работу (право, не так уж плохо) за один час. Мы разошлись.