Через два дня у «Веселых семнадцати» она изливалась в дружеских чувствах перед Мод Дайер и Хуанитой Хэйдок. Она воображала, что все следят за ней, хотя и не была уверена в этом, а в редкие минуты прилива сил думала об этом с равнодушным презрением. Теперь она могла восставать против всеобщего любопытства, так как у нее было что-то, пусть весьма неопределенное, ради чего стоило восставать.
Чтобы спасаться бегством, нужно, чтоб было не только откуда бежать, но и куда бежать. Кэрол знала, что с радостью покинула бы Гофер-Прери, покинула бы Главную улицу и все, что с ней связано, но раньше у нее не было осознанной цели. Теперь такая цель появилась. Этой целью не был ни Эрик Вальборг, ни любовь к нему. Кэрол продолжала уверять себя, что не любит его, а только «расположена к нему и желает ему успеха». Но в нем она нашла молодость, которой так жаждала, и узнала, что молодость приемлет ее. Не к Эрику стремилась она, а к жизнерадостной юности вообще — в классных комнатах и студиях, в конторах и на митингах протеста против всего современного порядка. Но эта «жизнерадостная юность вообще» была очень похожа на Эрика!
Всю неделю думала она о том, что хотела бы ему сказать. О высоких, благородных вещах. Она стала понимать, что без него чувствует себя одинокой. Тогда она испугалась.
В следующий раз она увидела его на трапезе в баптистской церкви через неделю после пикника. Она отправилась туда с мужем и тетушкой Бесси. Столы на козлах, покрытые клеенкой, были расставлены в подвале церкви. Эрик помогал Миртл Кэсс разливать кофе, которое разносили дамы, взявшие на себя обязанности официанток. Конгрегация отбросила свое благочиние. Под столами копошились дети, а церковный староста Пирсон громовым голосом приветствовал входящих женщин.
— Где же брат Джонс, сестра, где же брат Джонс? Не будет сегодня с нами? Так… Попросите у сестры Перри тарелку, и пусть она вам наложит побольше устричного паштета!
Эрик участвовал в общей суете. Смеялся с Миртл, толкал ее под локоть, когда она наливала кофе, шутливо отвешивал глубокие поклоны подходившим за чашками официанткам. Миртл была совершенно очарована им. Сидя в другом конце комнаты — матрона среди других матрон, — Кэрол наблюдала за Миртл, ненавидела ее и ловила себя на этом.
«Ревновать к туполицей провинциальной девчонке!» Но это не помогало. Она негодовала. Во все глаза глядела на неловкие выходки Эрика, на его «срывы», как она их называла. Когда он с подчеркнутым пылом — как русский плясун — обхаживал старосту Пирсона, а тот презрительно усмехался, Кэрол страдала. Когда, пытаясь занять разговором трех девушек сразу, он уронил чашку и как-то по-женски вскрикнул: «Боже мой!» — она с болью заметила, как презрительно переглянулись девушки.