Я знал, что нужно сделать. Встать, посмеяться вместе со всеми, отшутиться, включиться в игру, чтобы сохранить лицо. При должном умении даже такой полный разгром можно превратить в мелкое поражение, а то и обратить себе на пользу.
Но я не мог. Боялся, что не справлюсь с собой и убью ее.
Магия рвалась сквозь пальцы так, что руки сводило. Огонь. Испепеляющий и чистый. Казалось, я дышу им, и непонятно, как светские бездельники вокруг умудряются ничего не замечать. Камень пола заметно нагрелся, температура воздуха тоже подскочила, а когда я оперся о деревянный подлокотник кресла, на нем остался обугленный след.
Только понимание, что если я сейчас позволю себе потерять контроль, то ничего уже нельзя будет изменить и Франческа навсегда останется в моей памяти торжествующей победительницей, спасло всех.
— Что вы говорите, сеньора Скварчалупи? Он правда вас поцеловал? — новый взрыв хохота.
Я встал и пошел к выходу из комнаты. Перед глазами мелькали насмешливые лица, смех стоял в ушах. Никто не удерживал меня. Лишь в спину ударило «Куда же вы?», но освобождение уже было рядом — руку протяни.
— Не надо, Бьянка. Оставь его, — услышал я голос Франчески, выходя из комнаты.
Не помню, как дошел до конюшни. Не стал будить конюха — невыносимо было видеть любое человеческое лицо. Внутренне я все еще переживал унижение. Мне хотелось разрушать. Ведомый больше инстинктом, чем соображениями разума, я оседлал лошадь и погнал ее по ночной дороге к отрогам гор.
Только у подножия Вилесс я позволил себе спешиться и дать выход бешенству. Огненный шторм вырвался наружу. Пламя бушевало на склоне, испепеляя травы и деревья, сжигая сам камень.
Я поливал скалы огнем, но гнев не утихал. Перед мысленным взором вновь и вновь вставали лучащиеся самодовольством, хохочущие лица людишек.
Франческа, ты знала, каким орудием лучше нанести удар.
Унижение. Его так давно не было в моей жизни, что я совсем позабыл этот горький вкус. А подобного публичного позора и вовсе не получалось вспомнить, сколько ни пытался.
Особенно мучительно было сознавать, что до этого вечера я действительно испытывал к Франческе некоторое романтическое влечение, причин которого не мог понять. Должно быть, душа была прозорливее самонадеянного разума и чувствовала в девушке тайную силу духа за маской жертвенной овечки.
А какой позор в том, что меня — меня, который так гордился своим умением читать в человеческих душах, переиграла обычная человеческая девчонка, едва достигшая совершеннолетия. Я снова и снова перебирал в памяти наши разговоры, все эти осторожные расспросы, и явственно видел: то, что казалось интересом влюбленной девицы к таинственному аристократу, на самом деле было разведкой. Она изучала меня, искала слабости, чтобы потом больнее ударить.