Повезло хотя бы, что на конюшне никого, кроме конюха, который спит в углу на стоге сена.
Страшно ехать куда-то одной, на ночь глядя, но разве можно поступить иначе? Брат рассчитывает на меня! Он ждет помощи и он совсем один. А все потому, что я — трусливая дрянь. Испугалась, что мне не поверят, и даже не пыталась убедить хоть кого-то в своем открытии.
Воровато оглядываясь, седлаю Звездочку и стараюсь не думать, как покину замок.
Все получается само собой. На внутренних воротах отчего-то нет стражи, внешние приоткрыты, караул бессовестно дрыхнет. Так-то радетельно они несут службу! И за что отец только платит им жалованье, если любой может войти или выйти из замка ночью?
Когда вернусь, непременно скажу отцу. Пусть накажет лентяев.
Ночь смотрит в спину голодными глазами, она глубока, как воды горного озера, холодна и тревожна. Долгий путь по к горным тропам. Венто упрашивает поторопиться, но страшно гнать лошадь в темноте. Я не лучшая наездница.
Дорога приводит к храму Последней битвы. Спешиваюсь. Снизу октагон, как уродливый вырост на теле холма.
Зачем я здесь одна? Разве не разумнее пойти к отцу, поднять тревогу?
Разумнее, но я боюсь. Боюсь услышать в ответ, что это не мое дело. Любой, кто хоть немного знает моего родителя, первым делом предположил бы, что Риккардо увезли по его приказу.
Снова и снова убеждаю себя, что отец здесь ни при чем, что он не причинил бы вреда брату, не важно, безумен тот или нет. Убеждаю и сама себе не верю.
Если эти страхи оправданны, смогу ли я хоть как-то помочь Риккардо? Не знаю.
Оставляю лошадь и поднимаюсь по еле заметной тропке. Подол намок от росы, одуряюще пахнет дудником, и восьмиугольная громада встает мне навстречу чернильно-черным силуэтом на фоне неба в искрах звезд. Невольно вспоминаю слова Элвина, что раньше здесь было святилище Черной. Стриж дрожит на плече. Мне кажется, я слышу, как бьется его сердечко.
Из-за дубовой двери, окованной медью, доносятся голоса, выводящие гимн во славу Гайи. Слов не разобрать, но узнаю мелодию и облегченно выдыхаю. Гимн встающему солнцу. Странно слышать рассветные пения в ночной тиши, когда время последней службы давно миновало, но как-то легче от того, что внутри добрые квартерианцы.
Я налегаю на тяжелую створку, и она поддается. Сначала неохотно, а потом резко. По инерции вбегаю внутрь и лишь потом оглядываюсь.
О боги! Помогите, спасите и направьте!
Помещение изнутри озарено сотней свечей, язычки пламени колышутся, шевелятся тени. Святилище тонет в душном и тревожном запахе трав, воздух так густ, что можно черпать ложкой. Прямо передо мной, по центру храма, невесть откуда взявшийся алтарь. Вокруг него пятеро неизвестных в лиловых балахонах, лица скрыты капюшонами, но не это важно.