Так и крепились Переславичи вместе со своим кремником, а все же сил выдержать бранную осаду до конца им не хватило. Чужая брань подточила их, как бешеная вода в половодье подтачивает крутой берег. Не сдержались они и обрушили сверху на кривичей всю вятскую брань, какая в них скопилась от утробы до кадыка и наружу во всю мочь перла.
И рухнул на кривичей подмытый ими, обруганный-подточенный крутой и высокий тын-берег.
То есть рухнули на них стены и вежи вместе с вятским родом Переславичей и подавили многих.
Переславичи тоже не все из-под раскатившихся бревен живыми выбрались.
Сечи не учинилось: кривичи с изумления и перепугу отступили в свои земли и с тех пор очень сильно вятских ругательств опасались, а при встречах с ватичами затыкали уши.
При крушении кремника задавило вежей и безъязыкого младшего княжича. С того дня, с невольной, но каверзной победы над кривичами, все Переславичи стали носить на одежде шарики-бубенцы и звонко переговариваться ими даже тогда, когда и говорить было не о чем. Они так же, как и сам княжич, постепенно научились передавать друг другу все новости и желания тем перезвоном. Но один год выдался уж больно ветреным. На сильном ветру бубенцы день-ночь болтались и вызванивали всякую околесицу. Тогда-то Переславичи на целую зиму все оглохли и онемели. К весне они по общему согласию забыли звонкий язык, а вспомнили прежний.
Стали Переславичи к той весне плодовитее прочих родов, как и пророчил-обещал исчезнувший перед первым недобрым часом чужестранец. Стали рожать Переславичи наперегонки с зайцами, которые тоже старались изо вех сил и рассыпали зайчат быстрее, чем козы рассыпают свои шарики.
Наконец уразумели вятичи, что чужестранец, хоть и не стал было их обманывать, а все же обманул.
Переславичи принялись повсюду искать мудреца, да разве только на двух дорогах, расходившихся в разные стороны двумя бычьими рогами, нашли две шкурки от его тени, по-змеиному полинявшей. А уже кончалась в ту пору осень.
Между тем, хоть седой, да последний, князь Переславич вел под уздцы своего жеребца, а в его седле пребывал северский княжич Туров, и дума его поворачивала на полночь.
«Много вятичей. Легче будет возвести у них большой и красивый храм, — полагал, радуясь уже и мелкому перезвону, Стимар. — Может и стоит покняжить у них, пока не примут новую веру. От них и пойдет истинная вера во все прочие славянские языки. Я буду править, пока отец и братья не придут на поклон, к вратам моего дворца и моего храма. Придет день, когда увидит отец на полуночной стороне своих межей больше того, чем грезил он повидать в самом Царьграде.»