На том и сошлись. Воины мечами прокопали в кургане ход, поклонились древнему скифскому царю, а тот унес с собой под землю мешок с княжьими членами и увел княжьего любимого жеребца, жалобно заржавшего на прощанье с белым светом и воинами своего господина. К вечеру из кургана вылетел вон распотрошенный ворон, после чего ход снова закопали.
Сплошную седьмицу справляли северцы на кргане тризну по своему князю. Вспоминали его подвиги, сражались между собой то понарошку, то в полную силу ради славы князя, но порубить друг друга и отправиться за своим князем в ирий, как случалось нередко на тризнах[40], опасались: кому-то полагалось и живым до дома добраться, чтобы рассказать о победе над обрами, да и прочих врагов на обратном пути заранее всех не пересчитаешь. Так и решили остаться целыми про запас.
Еды для стравы хватало — не скупясь, кромсали тура, сраженного Перуновой молнией. А вот с дровами для жертвенного костра оказалось туго. Когда прогорели туровы кости, тогда стали собирать аваровы свитки. Свитки едко чадили и, поев закопченого на них мяса, северцы вдруг начали говорить между собой на каком-то чужом языке, клекующем и шипящем, как кипяток. Однако друг друга понимали.
Тут с полуденной стороны света появился на черном осле старый торговец-еврей. Он не спеша распускал за собой ровную дорогу, как распускают на ночь кожаный пояс. Подъехав к подножию кургана, он очень удивился, что северцы говорят на таком наречии, которое известно разным людям-книжникам, бродящим по дорогам между горами ливанскими и горами персидскими, однако ныне это наречие только слушают, но никогда на нем не говорят, чтобы не потерять силу на новый вздох. Еврей упрашивал северцев продать ему свитки за любую цену. Он предлагал им все богатства восточных и полуденных царств и, видя, что северцы все равно мнутся, обещал им показать тайную дорогу на Царьград, по какой можно добраться до самого дворца василевса всего за один переход и при том не встретить на пути никакого войска и никаких стен, то есть — никакой обороны. Но было уже поздно: все аварские свитки сгорели.
Узнав наконец об этом, еврей сам побледнел, а его густая борода стала прозрачной, как вода. Он посыпал свою голову пеплом, оставшимся от свитков, и сказал северцам, что им никогда не обрести истинной мудрости и все они теперь обречены задохнуться от чужого языка, слова которого забивают грудь, как песчаная буря. Сказав все, что хотел, мудрый еврейский торговец выплюнул на землю щучью косточку и уехал назад, очень торопливо сворачивая перед собой свою дорогу.