Князь Хорог, помня о предостережениях Богита, задержался в ту весну дома, несмотря на ропот готской дружины. Он стал дожидаться своего третьего сына.
Наконец и сам прозрев близкую беду, он сник и стал смотреть на Богита, как на последнего спасителя рода.
— Вот твой урожай, князь, — без жалости сказал ему Богит. — Не в добрый день сеял, не с верной руки — не добро и пожнешь.
Для трудных родов княгини на берегу реки поставили обыденную баню[50]. Срубили ее по-особому — в реж, с пазами между бревен, так что свет пронизывал ее всю насквозь. Богит велел всем Туровым распустить пояса и развязать все узлы, что найдутся во граде. Распахнули все двери. Раскрыли все клети, короба, сундуки, туеса и бочки. Вывернули мешки. Разодрали надвое последний вытканный холст. Наконец девять раз облили роженицу водой, собранной в березовый туес по течению реки. Ни град, ни река не помогли.
Безропотная, тихая Лада с круглым лицом, похожим на утренний свет уходящей с неба луны, проведала лучше бабок и волхвов свою участь. Когда за стенами наступил полдень, в ее глазах еще только поднимался рассвет, а на побледневших губах уже выпали сумерки. Она попросила Богита войти в сруб и приблизиться к ней.
— Не по мне горюйте, — прошептала она, роняя слова в сумерки. — Князя прости, а дитя спаси.
В золотой скифской чаше жрец Богит все утро сберегал росу, взятую из священного озера. Он заглянул на дно чаши и, увидев на дне рассеченное надвое яйцо, сказал князю-воеводе:
— Твое распутье, князь. Отдаешь ли обоих, берешь ли одного. Сына.
— Беру сына, — хрипло отвечал князь-воевода.
Пот, пахший загнанным жеребцом, тек с князя ручьями.
— Беру сына, старый, — повторил он. — Что велишь, старый?
— Не я велю, — отвечал Богит. — Нынче твоя вина велит. Ты — князь. Веление одно. Сечь.
Князь просил у супруги прощения и ронял слезы в наступавшую на ее губах ночь.
Когда он отошел от скамьи, по его волосам и по бороде струями-змейками стекала на рубаху седина.
Он покинул сруб, крепко встал на земле у входа и, разодрав на себе рубаху снизу вверх, острием ножа рассек себе кожу от пупа до грудины.
— Вижу врата! — прошептала княгиня, когда в ее глазах встало солнце. — Ирий! Откройте мне!
Когда первая капля княжьей крови упала в землю, выгнутый серп священного лезвия потек серебристой тонкой струйкой по чреву княгини Лады, рассекая надвое все ромейское царство. В Царьграде, посреди перехода между верхним дворцом и нижним, треснула сверху донизу настенная мозаика, изображавшая райские сады. И раскололась под самим дворцом одно из гранитных водохранилищ с пресной влагой, затопив половину зерновых подвалов и подземных ходов, прорытых для спасения василевсов от их врагов..