Такое же страшное положение русских в Прибалтике. И в каком-то смысле реакция самих русских, там же, не здесь, а там оставшихся россиян, она тоже очень болезненная. Реакция заключается в том, что уезжают. Больше из Казахстана, оттуда уже несколько миллионов уехало. В Прибалтике, в Латвии и Эстонии русские составляют около 40 процентов населения. В больших городах — большинство, от них зависела судьба страны. В Риге, например, на электростанции, которая снабжает город, работают преимущественно русские, в порту — преимущественно русские, то есть они могли бы дружно держать судьбу страны в своих руках и диктовать свои условия. Ничего этого нет. Даже больше того, все началось с плебисцита о суверенитете в Прибалтике. И в Латвии, я помню, я цифру точно узнавал, там более менее ясно, что этот плебисцит прошел русскими голосами. Я встречался с представителями русских общин, даже с теми, которые были потрясены тем положением, в котором они находились уже позже, когда я там был. Они говорят, что нас обманули, когда обещали, что нас будет кормить вся Европа, мы будем прекрасно жить, все поровну делить. А потом не захотели нам давать гражданство, ввели ряд запретов для людей, не получивших гражданство, и так далее. То есть фактически это значит, что эта приманка, что их будет кормить вся Европа, оказалась в тот момент весомее, чем болезненность отрыва от России.
На Украине я сам видел страшные эти листовки с надписью «Москали съели твое мясо, москали съели твой хлеб, москали выпили твою горилку». И там плебисцит решался тоже в значительной степени русскими голосами. Потом происходили медленные изменения и продолжают происходить. Тогда это было зловещее чувство потери, потери какого-то ощущения необходимости национального единства, которое трудно объяснить. Ну, ясно было, что, разбредясь, мы пропадем. Мне кажется, что последнее время происходят заметные, безусловные изменения в другую сторону, хотя не такие яркие, какие-то драматические, как можно было ожидать. Например, они сказались в полном изменении языка в политической жизни. Если вспомнить десять лет назад, то тогда слово «патриот» писалось только в кавычках, произносилось как смачное ругательство, фактически донос, опасное обвинение. И красно-коричневые, и имперские амбиции — все это обрушилось на русских. Сейчас, наоборот, всякий политический деятель, от коммунистов до членов правительства, до президента, все они говорят, что они патриоты, патриотов все пишут без кавычек, все клянутся, что они исходят из интересов государства, из интересов народа. Можно сказать, что все это слова, что дела-то делаются примерно одни и те же. Но даже если это так, то это колоссальное изменение, которое само собой не могло произойти, а изменение всего языка в политической области свидетельствует о каком-то изменении сил внутри страны. Ведь в конце концов язык определяет сознание, а сознание уже определяет действие. И ситуация такая, что не мы-то почему-то подделываемся, перекрашиваемся, не говорим, что мы не называли себя патриотами, что это клевета; мы космополиты, мы интернационалисты, а они почему-то хотят забыть о том, какими они были интернационалистами или космополитами, что они писали, кто десять, кто двадцать лет назад. А клянутся в том, что они патриоты. Это показывает, что произошел какой-то духовный перелом, произошел очень неожиданно, совершенно не в той форме, как кто-нибудь ожидал. Думали, что будет перелом в виде какого-то народного сопротивления, действий неповиновения или появится какой-то очень волевой, умный вождь, который сумеет около себя сплотить народ. Ничего подобного не произошло, но произошло какое-то духовное изменение, которое привело нас сейчас, мне кажется, в новый какой-то этап. И уже теперь проблема состоит в том, как на этом этапе жить. Как эти духовные изменения превратить в изменения материальные. Это вопрос, конечно, сложнейший, и совершенно непонятно, удастся ли этот капитал, который каким-то образом явно образовался, реализовать.