Я вновь почувствовал себя обвиняемым и непроизвольно вжался в стул. Ощущение, что все идет не совсем так, как надо, усилилось. Эти работники полиции, которые, по моему рассуждению, должны бегать, как ошпаренные, с намерением немедленно разыскать недочеловека, совершившего такое, мне вроде бы не верили. Словно и не было похищения, не было шокирующих телефонных звонков, и тот наглец не вторгался с такой бесцеремонностью в мою жизнь, и не посещал я никаких курсов. Черт же дернул меня на них пойти.
Сидя на жестком табурете, под пристальным взглядом подполковника, я вдруг снова усомнился в своей способности адекватно воспринимать мир. «Странно они себя ведут, — подумалось мне, — словно точно знают, что Руслана не выкрали, а он где-то у родственников на блинах. Так ведь и есть, что на блинах».
Плечи мои поникли, а взгляд виновато уперся в точку на полу казенного заведения. Я осознавал, что походил на человека, в чем-то подозреваемого или нагло завравшегося. Подполковник снова и еще более строго, профессионально прищурившись, посмотрел на меня.
— Нет, нет, — обратился к нему следователь, примиряюще взмахнув рукой, — все нормально, у него ребенка похитили.
После такой чудовищной фразы у меня похолодело в груди, но внешне я этого не выразил — все так же сидел, тупо уставившись в пол.
— Ребенка похитили? — встрепенулся подполковник, слегка повысив голос и развернувшись ко мне монументальной фигурой. После этого он сделал два шага к столу следователя, вероятно, в решимости что-то предпринять по такому возмутительному случаю, но тот поднялся и снова взмахнул рукой. Движение это, как показалось мне, призвано было охладить служебное рвение начальника.
— Можно вас на секундочку, — проскрипел следователь, вышел из-за стола, и, крепко вцепившись подполковнику в локоть, как клещ в живую плоть, и вывел его из кабинета.
Как только дверь притворилась, я подскочил, повинуясь наитию, и бесшумно, как тень, подбежал к двери. Между нею и коробкой оставалась едва заметная щель, в которую не пролез бы и палец, что давало мне возможность, хотя бы через слово, слышать разговор.
— Это ж тот… о нем нас предупреждали, — прошептал следователь.
— А-а, понятно, — сердито протянул подполковник. — Черт знает что.
— Да. Нечего мне больше делать…
— Достали они все.
— На сумасшедшего он не похож. Видел я таких… но он — не похож.
— Не нравится мне вся эта фигня. Когда дело забирают — понятно. А здесь — наоборот.
— Вот-вот. Но против этих не попрешь. Да и деньги не лишние.
— А никто и не будет переть, открыто, по крайней мере. Да и кто они, «эти»?