— Люблю вареники, Сеня.
Мостовой разделся, повесил на гвоздь шинель, затвердевшую от мороза, башлык, пояс. Подошел к печке и кочергой начал разбивать кизяки. Повалил густой дым, потом веселыми языками полыхнуло пламя.
— Завтра начну трусить Литвиненковых, — сказал он, привлекая к себе сынишку. — Начну со своего соседа, чтоб другие не обижались.
— По станице что-сь дурные слухи ходют, — сказал Сенька.
— Какие слухи?
— Убить тебя хотят, батя, — Семен погладил шершавую отцову руку. — Может, не надо куркулей трогать, а?
Мостовой поднялся, потянулся, улыбнулся.
— Эх ты, сынок! — воскликнул он и, внезапно схватив его под мышки, подкинул вверх. — Ну, пущай меня убьют, пущай. На фронте четыре года изо дня в день убивать меня собирались, не спужался.
— Так то на фронте, — оправляя рубаху, сказал Сенька.
— Тут пожеще фронта, сынок, — опускаясь на лавку, произнес Мостовой, — но эта война чистая какая-сь. Жизни стало не жалко, Сенька. Смысл чувствую. Ну, что моя жизненка для такого дела? Два медных пятака. Правда, живой больше может сделать, чем мертвый. Поэтому за жизнь крепко надо держаться, не поддаваться.
Егор вынул из кармана гимнастерки свернутую вчетверо бумажку и подсел к лампе.
— Сеня, иди ближе, — позвал он, и на лице отца мальчишка увидел новое, просветленное выражение. Егор выкрутил фитиль, огонь языком лизнул по стеклу, оставив мягкий след сажи. Егор бережливо развернул бумажку.
«Горячий привет от имени петроградских рабочих братьям казакам и крестьянам Советского Кубано-Чер-номорья. Товарищи, революция переживает продовольственный кризис. Красный Петроград без хлеба. Единственная наша надежда — это вы, братья казаки и крестьяне».
Мостовой раздельно читал документ, изученный им уже наизусть.
— Ты слышишь, Сенька? «Красный Петроград без хлеба». Мы знаем, что такое без хлеба. Помнишь, как я вернулся? Мы тоже тогда были без хлеба, нам помогли люди. — Егор водил пальцем по бумаге. — «Единственная наша надежда — это вы…» — Мостовой поднял глаза. — Мы единственная надежда Петроградской коммуны. Коммуны! Может, там сам Ленин без хлеба, Ленин… — Мостовой крепко сжал Сенькину руку, — а тут… рядом… пять амбаров держит Литвиненко. С десятого года цену выжидает, а? Зоб ему вырву, а хлеб заберу. Завтра же за него возьмусь.
Не слушая, что ему говорил сынишка, Егор снова подсел к столу. Еще ближе придвинул лампу, ощутил ее теплоту.
«Если вы хотите, чтобы Красный Петроград и впредь имел возможность быть передовым борцом за социалистическую революцию, за освобождение всего человечества от гнета помещиков и капиталистов, не дайте умереть рабочим Красного Петрограда от голода. Мы твердо верим, что трудовое казачество и трудовое крестьянство сделают все для снабжения Петрограда хлебом». — Мостовой водил пальцем по мелким буквам и качал головой. — «…не дайте умереть рабочим Красного Петрограда». Нет, мы не дадим вам умереть, не дадим. Сенька, если революция умрет, стоит ли нам тогда жить? Тогда надо нас с каменюкой на шее в Кубань пустить. Коммуна просит нас, Сенька. Коммуна просит вот таких, как мы. Ты думаешь, они Литвиненковых просят или Ляпиных? От этих дождешься! Горячего до слез дождешься. Эти ждут, чтобы там повымерли, им тогда получшает. На меня говорят, злой я. Нет… Они злые, Сенька. У них в сердце больше злобы…