Утро размахнулось радужное, умытое ночным теплым дождем, отдохнувшее солнце разгулялось по новенькой черепице добротных построек, во дворе ошалело горланил запоздалый петух, озабоченно повизгивали свиньи в кирпичных пристройках.
«Со дня на день пополнения жди», — радостно подумалось Эрне. И если все обернется как загадано и не упадет выручка, то будет не грех порадовать Гизелу. Девочка отбивается от рук, совсем развинтил ее проклятый университет, где больше митингуют, чем учатся. Просит новую машину. Не годится ей вполне приличный «пежо», блестящую игрушку подавай. В голову не возьмет, что не рекой текут к родителям деньги. И не будь ее, Эрниной, строгости, разумной экономии, отдай она все дело в руки мужа — и на биржу труда недолго угодить. С его безразличным отношением к деньгам ферму можно распылить за пару лет.
Раздраженность против мужа поднималась все настойчивее, и Эрна старательно загоняла ее вглубь, чтобы не позволить в такое солнечное утро разрастись сумрачному настроению. Не надо гневить всевышнего, они дружно и небедно живут, все отлажено в хозяйстве и в их отношениях. На что еще можно сетовать?
Она отгоняла сомнения, они отступали неохотно, оборачиваясь новыми тревожными вопросами, терзали Эрну. Что теперь творится с ее мужем? Неужели все эти годы кралась рядом с ними память? Неужели дождалась Эрна неотвратимого рока, которого затаенно и печально страшилась всю жизнь?
…И беспокойные, взволнованные мысли вытащили ее из этого милого, уютного утра, покатились назад, в немыслимо страшные, наполненные бессильным предчувствием неминуемого краха лихорадочные дни весны сорок пятого года.
На их хуторе по первому взгляду все текло размеренно и прочно. Хозяйский руль крепко держала ее мать фрау Шульц, наделенная командным голосом и неимоверной силой, от ее окрика пластались в страхе самые ершистые батраки. В доме держались достаток и комфорт — трудно было представить, что за этим отлаженным распорядком грядет бесповоротная и оглушительная катастрофа.
Пока еще голод терзал только города, там по урезавшимся ежемесячно карточкам выдавали разные «эрзацы». Но война не покачнула крепкие хозяйства, в любви к которым постоянно клялся фюрер. По ночам страна проваливалась в безглазую темень светомаскировки; на слепых улицах завывали санитарные машины, собирая убитых и раненых, — все ужесточались удары союзной авиации.
В панической неразберихе, в ожидании надвигавшейся развязки рабочие руки предлагались за бесценок, и потому фрау Шульц торопливо увеличивала поголовье свиней, надеясь в это обреченное, но подходящее для смышленых хозяев время быстро нарастить капитал, создать для будущих дней надежный задел. На выданье ходила Эрна, в солидных женихах крутился штабной офицер, за которым маячили нужные связи и высокий семейный титул. Нельзя было зевать и предаваться унынию, которое параличом сковало всю страну. С завидной энергией фрау Шульц завертела и Эрну, оторвав ее от пустых мечтаний и неуместных сейчас вздохов по редко наезжавшему жениху, — они мотались по хуторам, что-то продавали, чем-то запасались впрок. Быть может, тогда-то и уловила Эрна крепкую материнскую хватку, ее хладнокровную, начисто лишенную ненужных сантиментов расчетливость.