Глаза закрылись непроизвольно, но не потому что мне требовались дополнительные усилия воли. В голове даже мысли не мелькнуло, что я целую кого-то другого. Сережа обхватил мое лицо ладонями, но целовал так мучительно медленно, словно сам боялся разрушить какую-то границу. Наш первый настоящий и, вполне возможно, последний поцелуй. В нем много накопленной страсти, скрытого желания и страха безысходности. Возможно, поэтому он и был таким тягучим, сдерживаемым. И даже от него мои коленки затряслись — вот это оно, то самое, чего не возникало у меня ни к одному другому парню. Мы оба старались держать волнение под контролем, но оно вырывалось. Сережа сам оторвался от моих губ, уткнулся в шею, обжигая не своим дыханием. Пьяный голос что-то неразборчиво бормотал, но я не слушала, прижимая его к себе, обнимая крепче. Черт возьми, почему нельзя замереть в этом мгновении навсегда?
Подошедший Артем только улыбался и качал головой. Не знаю, когда он что-то понял, но его тело я таким образом использовать бы просто не смогла. Это было бы слишком странно… Хотя странным осталось только одно — что я еще какие-то вещи могу воспринимать, как странные! Парень предпринял слабую попытку вырваться из моих объятий, но мне так не хотелось отпускать Сережу. И все-таки он собрал последнюю волю в кулак и произнес:
— Збазибо… Только я не такой! У м-меня… жена есть.
Пришлось отпустить бедного женатого парня. Надеюсь, кроме Артема, нас никто не видел — жаль, если наша пьяненькая жертва пострадает ни за что. Когда он, сильно шатаясь, ушел, Сережа остался на месте. Мы переглянулись и тут же отвели глаза. Стало как-то неловко от того, что мы вообще на такое решились. К счастью, Артем тоже от комментариев воздержался.
После этого нам стало сложно разговаривать, поэтому домой шли молча. И там как-то каждый разошелся по своим делам. Но едва моя голова коснулась подушки, как он тут же оказался рядом, погрузив в меня свою руку вместе с плечом.
— Маш… Разве тебе не было противно? Незнакомый мужик…
— Не знаю, Сереж. Я просто об этом не думала. Я думала не об этом.
Мы лежали долго в наших странных объятиях — доступных только нам двоим — и молчали.
— Маш, почему ты это сделала?
Мне хотелось и ответить честно, и отшутиться, и разрыдаться.
— Кажется, ты нравишься мне.
Он усмехнулся:
— Сильно отдает некрофилией.
Мне было наплевать на его сарказм:
— И кажется, я нравлюсь тебе.
— А вот этому извращению даже термин еще не придумали!
И снова молчим, потому что понимаем, насколько глубоко мы уже в трясине.
— Маш, — в его голосе прозвучала неожиданная ехидца, — а что на счет секса?