Увидел я сегодня туман, почувствовал сырой холод и вспомнил наше селение Еппын. Так вдруг захотелось домой, что хоть садись на такси и поезжай на аэродром. Ехать-то всего час, а потом прямым рейсом на ЯК-40 до нашего районного центра. И уже можно завтра выходить в море на охоту. Здесь много машин и все дымят. Говорят, на материке чада еще больше. Не знаю, как и выживу… В горле стало у меня першить от бензинового запаха.
Новость тебе скажу: купил я электронные часы. По-моему, в нашем районе такие часы были только у глазного доктора Пуддера, да и тот уехал насовсем на материк. Это часы будущего: они идут очень точно. Думаю, что наши космонавты пользуются только такими часами.
В театр еще не ходил. Все некогда. Тут много земляков, оленеводов, вот с ними и провожу вечера.
Я записался в очередь на самолет в Москву. Но ждать еще не меньше десяти дней…»
Оле перечитал написанное, и ему вдруг стало очень и очень грустно. Подумалось: зачем этот отпуск, поездка черт знает куда? Представил себя в оленеводческой бригаде, в верховьях Курупки. Там сейчас благодать — тепло, тундра цветет, птичьи крики будят по утрам, а воздух чист и прозрачен до самого зенита.
— Вот тебе билет в театр, — сказал Тутын, войдя в номер. — На этот раз вправду бесплатный. Для делегатов.
— Я же не делегат, — сказал Оле, — я могу и заплатить.
— И я могу заплатить, — сказал Тутын. — Но это вправду бесплатный билет. Лишний.
8
В театр пришли задолго до начала представления. По случаю лета гардероб был закрыт металлической сеткой и на нем висел большой черный замок. Оле вспомнилось где-то прочитанное: «Театр начинается с вешалки…»
Пустой зал без стульев и кресел, с фотографиями артистов на стенах, понемногу заполнялся.
Оле осматривался и чувствовал некоторое волнение: все же впервые в настоящем театре, на представлении музыкальной комедии. Тутын поминутно убегал: то здоровался со знакомыми, то с кем-то горячо спорил. После речи во Дворце профсоюзов он вроде бы стал знаменит. Медленно прошел переводчик Михаил Павлович. Он был в том же темно-синем костюме, но с другим галстуком. И вообще, благодаря своей толщине и животу он казался здесь самым главным, на уровне Компотова.
Послышался звонок, и Тутын потащил Оле в зал.
Места оказались в четвертом ряду, прямо перед громадным занавесом, отделяющим зрительный зал от сцены. С потолка струился поток хрустального света — огромная люстра казалась вырубленной из прозрачнейшего льда где-то в гротах мыса Беринга, где пресная вода просочилась сквозь поры горных пород и застыла наподобие гигантских свечей.