Какая-то большая тень мелькнула перед Гойгоем, невольно вызвав мгновенный страх. Человек оцепенел, пытаясь всмотреться и понять, что же это такое. Понемногу рассудок пересилил слабость, и Гойгой медленно двинулся к тому месту, где лежала добыча.
Кто-то разворошил сложенные туши лахтака и нерпы. Кожи, настланные в ледовом углублении, тоже оказались потревоженными. Внимательно исследовав туши, Гойгой увидел, что от нерпы вырван довольно изрядный кусок. Сначала Гойгой с ужасом решил, что льдину посетило чудовище кэле, охотившееся за живой человеческой печенью. Но потом увидел отчетливый след — это был умка — белый медведь.
Откуда он мог появиться здесь, среди бури и летящего мокрого снега? Видно, замешкался на припае, не успел уйти на север, и вот его, как и Гойгоя, унесло в открытое море. Но как же он не видел умку раньше? Может, зверь прятался в торосах, испуганный близостью человека, или же приплыл с другой льдины, привлеченный запахом мяса?
Гойгой некоторое время в растерянности стоял, не зная, что дальше делать.
Придется теперь сидеть здесь, стеречь еду.
Гойгой приготовил копье, достал костяной, остро отточенный нож и уселся на шкуры.
Стоило ему немного расслабиться, как дремота заволокла сознание и картины прошедшей жизни снова встали перед глазами как живые. Гойгой видел не только поразительно красочные картины, но ему чудились и голоса, которые в точности повторяли давно забытые разговоры.
Вот Тин-Тин с развевающимися волосами убегает в тундру, и ее звонкий смех смешивается с птичьими голосами, вплетается в звон журчащего ручья. Гойгой несется за ней, перепрыгивая с кочки на кочку. Земля пружинит под ногами, живая, податливая, надежная.
Когда Гойгой очнулся, он увидел лишь тень, отбегавшую к краю льдины. Схватив копье, он бросился за умкой, но поскользнулся и упал на льдину, едва увернувшись от острия собственного копья. Умка исчез, растворился в пространстве ветра и снега.
Гойгой на всякий случай немного подождал на краю льдины, не обращая внимания на ледяные брызги.
Возвратившись к своему убежищу, Гойгой не нашел туши лахтака. Оставалась лишь нерпа, а она почти втрое меньше.
В груди Гойгоя теснились проклятия и ругательства, обращенные к умке, но он не только не смел произнести их вслух, но даже само их возникновение в сознании было кощунственным и небезопасным. Поэтому прежде всего Гойгой стал умирять свой гнев, стараясь обратить его на себя, на свою слабость и нерасторопность, на то, как он легко поддался сладости сновидений и воспоминаний.
Но стоило ему вернуться и усесться на шкуры, как сладкая истома неудержимо охватила все тело. Гойгой сорвал с головы шапку и сырым мехом крепко растер лицо. Что-то больно царапнуло-по воспаленной коже, и Гойгой нащупал на кончике шнурка из свитых оленьих жил дырчатый камешек, пришитый к шапке. Гойгой с улыбкой гладил маленький камешек, вспоминая руки Тин-Тин, маленькие, еще почти детские, но уже такие умелые и твердые.