– Очередь – это просто формальность. Я хотел бы, чтобы ребенок был назван еще сегодня. Вас ведь не убудет, если вы дадите ему имя вне очереди.
Но сестре Анджеле пришла в голову отличная мысль. Это младенец Гомера, он спас его и мать. Пусть он и называет.
– Вы правы, пусть, – согласился доктор Кедр.
Его переполняла гордость – его ученик блестяще выдержал первый трудный экзамен.
Назавтра был день присвоения имен. Гомер наречет новый труп Кларой и даст имя своему первому сироте. И конечно, назовет его Давид Копперфильд. Сейчас он читал у мальчиков «Большие надежды», эта книга нравилась ему больше, но не называть же ребенка Пипом, да и малыш Давид был симпатичнее. Так что выбор имени не потребовал долгих раздумий. В то утро он проснулся хорошо отдохнувшим, готовым к принятию куда более трудных решений.
Он спал, не просыпаясь, всю ночь. Проснулся только однажды, еще с вечера; лежа на железной койке доктора Кедра, вдруг явственно ощутил его присутствие. Слава богу, Кедр вернулся; наверное, стоит рядом и смотрит на него. Но Гомер не открыл глаз; от доктора Кедра сладковато веяло эфиром (как от женщин духами), слышалось его ровное дыхание. Вдруг на лоб Гомеру легла ладонь – легкая ладонь врача, щупающего, нет ли у пациента жара. Гомер Бур, уже опытный акушер, знающий гинекологию не хуже любого практикующего врача (а ему еще нет двадцати), лежал очень тихо, притворяясь, что спит.
Доктор Кедр наклонился и едва слышно поцеловал его в губы.
– Хорошая работа, Гомер, – прошептал он. И Гомер почувствовал еще один поцелуй, легкий как пушинка. – Хорошая работа, мой мальчик, – тихо повторил доктор Кедр и ушел.
У Гомера по щекам текли слезы, скоро все лицо стало мокрым, так сильно он не плакал, даже когда умер Фаззи Бук, и ему тогда удалось обмануть Лужка; он вообще с того вечера ни разу не плакал. А сейчас не мог унять слез, плакал и плакал, молча, без всхлипов, – утром надо будет сменить наволочку на подушке доктора Кедра, промокла насквозь.
Гомер плакал, потому что первый раз в жизни ощутил поцелуй отца.
Конечно, Мелони целовала его. Раньше, теперь уже давно этого нет и в помине. И сестры Эдна с Анджелой целовали; у них это выходит глупо, но так они целуют всех сирот. Доктор Кедр никогда его не целовал. И вот сейчас поцеловал два раза.
Гомер Бур плакал, потому что только в тот вечер узнал, как сладок отцовский поцелуй, плакал, потому что думал, вряд ли еще когда-нибудь Уилбур Кедр поцелует его, да и вряд ли поцеловал бы, знай, что Гомер не спит.
Из провизорской доктор Кедр отправился полюбоваться на спящую здоровым сном роженицу, задавшую Гомеру столько хлопот, и на ее привыкающего к новой среде младенца, которого утром нарекут Давидом Копперфильдом (Давид Копперфильд-младший – будет шутливо называть его доктор Кедр). После чего пошел в кабинет сестры Анджелы, где его ждала пишущая машинка. Но сегодня он не мог писать. Даже не мог думать, так разволновался, поцеловав Гомера. Гомер Бур первый раз в жизни почувствовал поцелуй отца. А Уилбур Кедр первый раз в жизни целовал сына. После того дня в портлендских меблирашках, когда миссис Уиск наградила его гонореей, он никогда никого не целовал. Да и тот поцелуй не был залогом любви, его просто влекло тогда к неизведанному. «Господи, – думал доктор Кедр, – что со мной будет, если Гомер когда-нибудь покинет нас?»