– Хотя… – задумчиво протянула она, повысив голос, – разве можно измерить в деньгах самоотверженный труд женщин этого прекрасного города, любящих жен и матерей, которые проводят день за днем в неустанных заботах о своих семьях, о здоровье и счастье своих близких? Три фунта, – постановила Ева, как будто решила пересмотреть назначенную ею самой цену.
Цифра ошеломила всех. В зале повисла тишина – плотная, почти осязаемая, словно сгустились грозовые тучи, предвещая бурю. Спины женщин напряженно застыли, точно сжатые пружины. Ева видела повсюду плотно стиснутые челюсти, втянутые, дрожащие животы.
Сэр Джон Фьюстер наконец стряхнул с себя оцепенение.
– Кто-нибудь предложит нам три фунта один шил…
Одна из женщин вскочила со стула.
– Три фунта пять шиллингов!
Она бросила презрительный, злой взгляд на сидевшего рядом мужчину, одного из подвыпивших остряков, должно быть, ее супруга. Тот потрясенно отшатнулся.
Мистер Лэнгфорд, здоровяк с мясистой шеей и короткой щетиной на голове, неловко заерзал.
– Постойте… минутку… вы, верно, шутите. Неужто вы думаете, что кто-то выложит три…
– Мне любопытно, сэр Джон, – задумчиво произнесла Ева ледяным тоном, отчетливо слышным даже в дальних уголках зала, – мистер Лэнгфорд намерен выставить на торги пригоршню признательности? Или, возможно, полную корзину хороших манер?
Рискованная реплика графини вызвала взрыв смеха. Отчасти нервного – мужского, отчасти горького и едкого – женского. И все же это был смех.
– Кто готов заплатить четыре фунта один шиллинг? – осведомился аукционист не без злорадства в голосе.
Но Ева только вошла в азарт.
– Стойкость и преданность женщин, всецело отдающих себя семье, поистине не имеют цены. День за днем они проводят в трудах. Заботы, тревоги, бесконечные тяготы жизни требуют стараний, мудрости, опыта и умений, которые даже трудно вообразить! Кто мы такие, чтобы назначать цену? Эти сладкие печенья – истинное чудо. Они прекрасны. В них воплощено все лучшее, что только есть в женщинах и чем по праву гордится наша великая страна.
Миссис Снит, не выдержав, вскочила на ноги. Цветы на ее шляпке воинственно заколыхались.
– Четыре фунта за великолепное печенье со смородиной! – восторженно взвизгнула она.
С места поднялась Оливия Эверси, сидевшая в другом конце зала.
– Шесть фунтов!
Публика потрясенно ахнула. Оливия на мгновение замерла, наслаждаясь триумфом. Все взгляды обратились к ней. Она сияла каким-то особым внутренним светом, точно ангел мщения.
И вдруг все дамы, к ужасу их мужей, начали подскакивать на своих местах, словно мышки, выглядывающие из норок.