Менты внимают мне, как народ израилев внимал спустившемуся с горы Моисею. Попкорна только не хватает.
В кабинет заглядывает любопытный следователь из другого отдела:
— «Ие! Шурика настоящего поймали!» — говорит он, показывая на мои очки — «Табриклаймиз энди! — паздравляю ат псей души!»
* * *
Длинные коридоры были бы невыносимо бесконечными, не раздели их решетчатыми дверьми на короткие секции. Наше путешествие чередуется мерным жужжанием электрозамков.
Возле каждой секции огромных размеров казах тыкает мне между лопаток ключом — «К стене. Лицом к стене». Ключ размером с добрый аршин и на фене называется — «малец».
Я не знаю, куда он ведёт меня. Спросить, конечно, не хватает духу.
Я боюсь. И с каждым шагом страх растёт. Хотя где-то далеко внутри сидит другой «я» который лениво ждёт, что же будет дальше.
Коммунизм в Узбекистане давным-давно кончился. Карламаркс в центре Ташкента переплавлен в Тамер-клан, пепси-кола объявлена вне закона, и вовсе не из-за Пелевина, а из-за того, что дочка нашего президента вышла замуж за главу представительства кока-колы.
Страна, набирая обороты движется в эпоху великого процветания.
Только вот в комнате шмона все ещё висит уютный и забытый всеми портрет Ильича. Именно Ильича. Добрый и немного рассеянный чудак Ильич.
Хотя Адольфа Гитлера выбрали большинством на всеобщих выборах, его так ласково не величал никто. Алоизыч? Не смешите меня.
Присутствие Ильича сильно укрепляет мой дух. Он единственный в комнате, кого я давно знаю, с самого детства. Родной.
Хотя следующая фраза казаха заставляет оцепенеть:
— Снимай штаны!
Началось. Полуночный экспресс. Сейчас он со мной — как там у них формулируют — «вступит в половую связь противоестественным образом».
Говорили же мне — в тюрьме ебут всех подряд, не верил! Надо было повеситься, наверное, блять!
Я подчиняюсь, трясущимися руками спустив штаны, стою перед ним с голым задом. Сейчас начнётся «акт».
— Приседай двадцать раз.
Пока я приседаю, Ильич смотрит на меня сзади, и, я понимаю, — сильно сочувствует. Теперь ясно, почему они не сняли портрет — издеваются и над Ильичом.
Раздосадованный что из меня ничего не выпало, казах в отместку отбирает у меня очки.
— «Вена порезать будешь», — подводит легальную базу под свои действия он.
Я пытаюсь объяснить, что без очков со зрением минус пять с половиной, я стану грызть вены зубами. Но он, ткнув мне мальцом теперь уже в грудь, говорит всего одно слово: — «Ты!»
Это звучит настолько убедительно, что я тут же замолкаю.
Мы выходим в коридор, а Ильич ставший таким близким за это время, смотрит мне в след ласковым прищуром опытного проктолога.