Тревизано, заикаясь, каялся:
– Джан Батиста так меня Ордой запугал, что я и поверил. А как князю подарки отдать, не сознаваясь, что ехать дальше должен? Вот и не стал совсем ничего говорить, остался здесь.
– А дары где?
– Джан Батиста себе взял. У меня ничего не осталось. Как теперь назад возвращаться? Ни вперед ни назад, живу у него из милости.
Дьяк Курицын, сопровождавший Дмитрия к Тревизано, покачал головой:
– Придется ли возвращаться?
– Но я и к хану не могу, не с чем. – В голосе посла-неудачника было столько тоски, что стало его даже жалко.
– Винись князю, – посоветовал Курицын. – Иного пути нет, все одно накажут.
Когда возвращались на княжий двор, Дмитрий осторожно поинтересовался у дьяка:
– Как накажут?
– Голову отрубят.
– Что?! За подарки?!
– Не в дарах дело, а в том, что князя обманул и перед Венецией выставил неблагодарным, мол, ему дары передали, а он в ответ спасибо не сказал.
– А… Вольпе?
В ответ Курицын только рукой махнул.
– И спасти нельзя? Не хочется с этого начинать-то, – настаивал Дмитрий Раль.
– Фрязина спасать не буду, лжи да обману от него столько, что всем надоел, а за венецианца можно попробовать попросить, – вздохнул дьяк. – И на что надеялся? Сколь веревочке не виться, а конец всегда найдется.
София не знала о неприятностях, постигших Вольпе и Тревизано, но если бы и знала, просить не стала. Джан Батиста надоел ей за дорогу, чувствовала, что нечист на руку, лжив и заслуживает наказания. А за Тревизано заступаться, не зная человека, тоже опасно, князь, похоже, на руку крут и на расправу скор.
Нет, пока она предпочитала быть послушной, к тому же мысли были заняты предстоящей ночью и гаданием: придет ли князь, будет ли столь же горяч и ненасытен?
Пришел и был еще более. Истосковавшийся по женскому телу, все же дворовые девки не жена, а Иван старался не грешить, он отдавал весь накопленный жар Софии, которая принимала. Царевна, так долго ждавшая мужской ласки, отдавалась с восторгом, была счастлива, по-настоящему счастлива.
Мария Ярославна, видя блестящие глаза невестки, даже вопросов не задавала, только приказала девкам не тревожить молодую великую княгиню, пока та сама не проснется.
София блаженствовала на перине подолгу, потом одевалась, вкусно кушала, садилась у огня и сидела, вспоминая мужнины ласки и предвкушая новые.
Только на третий день, когда Иван вдруг сказал, что приехавшие с ней люди пока останутся – Бонумбре и Дмитрий Раль до зимы, а остальные как пожелают, – она наконец вспомнила о жизни за пределами этой опочивальни.
– Кого пожелаешь, можешь в свою свиту взять и в услужение, а то и просто так жить оставить, – такое предложение из уст князя заставило Софию с благодарностью поцеловать его руку.