— Отец!
Хотя Ролан хранил молчание, он, наверное, все же выказал некоторое изумление, поскольку Андре продолжил:
— Ты удивлен, Ролан, и без малейшего самолюбования добавлю, что нечасто можно услышать подобные признания. Я догадывался, что наступит день, и ты меня спросишь. Я также знал, что не стану ничего скрывать, как бы ты ни воспринял мой ответ. Согласись, ты перестал скрытничать, но беспокойство, сгущавшееся вокруг тебя, казалось тенью обращенной в прошлое ревности, которую я, возможно, и сам питаю к тебе. Первый шаг как более молодому следует сделать мне, и стало быть, еще не настало время задать тебе тот же вопрос. К тому же ты должен знать, сам я ни за что на свете не рассеял бы твои сомнения, поддавшись порыву. Помимо того, что я легко храню секреты, мне не хочется, чтобы тебе показалось, будто я похваляюсь или даже пытаюсь вызвать тебя первого на откровенность, хотя для этого нет никаких причин. Но я пообещал себе, что, как только возникнет необходимость, я открою тебе правду без обиняков и недомолвок. И вот теперь, когда это случилось, я выложил в самом начале то, что другой, возможно, приберег бы напоследок. Зачем, с каким тайным умыслом держать свои признания про запас? Уверяю тебя, в том приключении, о котором я подробно расскажу, не было ничего даже отдаленно напоминающего внезапное нападение либо насилие. Напротив: лишь обоюдное согласие, дорога, наполовину пройденная с той и другой стороны вплоть до финальной встречи; наконец, столь редкостное стечение обстоятельств и совпадение наклонностей, что вряд ли подобное когда-либо еще повторится. Я люблю тебя, Ролан, и должен рассказать всю правду, но если хочешь, я не произнесу больше ни слова.
Вместо ответа Ролан лишь крепче сжал его в объятьях, вдохнул свежий плодовый аромат из приоткрытого юного рта и страстно заглянул в самую глубину прекрасных аквамариновых глаз — широко раскрытых, как никогда. Андре прочитал во взгляде друга величайшую нежность и живейшую веру, и тогда его собственные глаза исполнились восторга. Он упал рядом с Роланом и погрузился в молчание, которое другой юноша не решался нарушить: счастье, свалившееся на обоих, мешало им говорить. Однако вскоре, тихим, глухим, слегка отстраненным голосом, по-прежнему томно упираясь затылком в согнутую руку Ролана и заодно с ним не наблюдая часов, Андре начал:
— Мои дела не всегда обстояли так хорошо, как сейчас. Еще три года назад у меня не было никаких шансов встретиться с тобой, и даже если бы мы встретились, ты не обратил бы на меня внимания: моя семья была бедной, и порой мы нищенствовали. Тем не менее, благодаря упорству и мужеству, мои родители, у которых я был единственным сыном, одолели невзгоды. Уже тогда я был диким зверьком, упрямым и настойчивым, который, соглашаясь со всеми, несмотря на кажущуюся кротость, всегда поступал по-своему. Обрати внимание: хотя мои товарищи только и думали что о ровесницах, сам я, несмотря на безмолвное преклонение перед девочками, с упрямой бравадой их избегал: наверное, уже в ту пору они не вызывали у меня никакого желания… Заранее хочу предупредить тебя, Ролан, что для пущей искренности и ясности изредка буду называть вещи своими именами, причем самыми грубыми. Не считая нашего плотского обмена, я до сих пор проявлял чрезвычайную скромность, поскольку целомудрие всегда мне казалось необходимым в речи любовников, к какому бы полу те ни принадлежали, тем более что они крайне редко вынуждены описывать свою любовь словами, а не посредством непринужденной страсти. В этом покрове, сквозь который они отчетливо видят себя, нет ни капли лицемерия, и обусловлен он, скорее, некой убежденностью, что сдержанность в словах выражает, наравне с полнейшим молчанием, величайшее достоинство и высочайшее осознание их любви. Другое дело, если нужно пролить больше света на такие неясные психологические состояния, для описания которых не помешает даже чрезмерная точность. Так что нелепо от этого краснеть, во всяком случае, перед тобой, Ролан, ведь ты должен узнать, какими путями я прошел, прежде чем мы встретились. Отныне речь поведу не я, а тот, с кем ты еще не знаком, но кто заключен во мне и теперь сбрасывает все прежние одежды, дабы явиться тебе нагим…