— Так вы готовы отдать все свои сбережения, лишь бы спасти эту индианку?
— Разумеется!
— Ну что ж, уважаю, хотя и не понимаю, — заметил Писарро. — Сколько денег вы можете собрать?
— Пять тысяч мараведи — самое большее.
— Многие заплатили бы вдвое больше, чтобы увидеть ее пляшущей на веревке.
— И кто может желать ей такой участи? — удивился Сьенфуэгос.
— Все те, кто желает видеть туземцев своими рабами, слугами или, на худой конец, бесплатной рабочей силой, — ответил тот. — Посадки сахарного тростника с каждым годом растут, а приносить большую прибыль они могут лишь при наличии дешевой рабочей силы. Платить работникам жалованье, как того требуют испанцы, крайне невыгодно.
— Не понимаю, какое отношение имеет смерть Анакаоны к изменению законодательства, — усомнился канарец. — Решение королевы по этому вопросу кажется незыблемым.
— Но королева не вечна и, сказать по правде, хватка у нее уже не та, — заметил Писарро. — Я говорю о том, что слышал. Итак, есть один молодой человек, некий де лас Касас, который каждый вечер собирает вокруг себя целый круг приспешников, мечтающих установить здесь рабство. Когда не станет Анакаоны и Изабеллы, это окажется всего лишь вопросом времени.
— Де лас Касас? — повторил канарец. — Никогда о таком не слышал.
— Бартоломе де лас Касас, — пояснил Писарро. — Он из Севильи, сын некоего Касо, француза по происхождению, взявшего себе испанское имя. Он сопровождал Колумба во втором плавании. Видимо, у него есть деньги и достаточно влияния среди сторонников Овандо.
— И все же не могу поверить, что кто-то может казнить невинную женщину из каких-то шкурных интересов, — с горечью произнес Сьенфуэгос. — Просто не могу в это поверить, кто бы что ни говорил.
— В таком случае, ты никогда не поймешь, что происходит на этом острове, — спокойно отчеканил Писарро. — Я, например, приехал сюда не для того, чтобы проливать пот ручьями, кормить комаров и отбиваться от пауков и змей, как и большинство тех, что переплыли через эту громадную лужу. Мы прибыли сюда, чтобы покончить со тем жалким существованием, которое влачили на родине, и любой ценой изменить свою жизнь, — Писарро уселся в углу, обхватив руками колени: эту позу он принимал всякий раз, когда ему нужно было сосредоточиться. — Видишь ли, покинуть родину — поистине отчаянный поступок, и если уж ты оказался так далеко от дома, то уже без разницы, какой ценой, лишь бы заполучить желаемое.
— Даже ценой гибели невинных людей?
— Конечно! Потому что те, кого могут остановить подобные мелочи, остаются дома и пасут свиней.