– Я и сам знаю, мэора, что дурак-дураком выгляжу. Когда я с этим к мэору Мирниасу подкатился, он меня и послал, слушать не захотел. Да только с сыном у меня теперь, кажись, неладно. – Нарвас вздохнул. – Сам не знаю, нечисть ли в том виновата, но... судите сами, мэора маг. Мой младший, десять годков ему, позавчера с приятелями своими подрался. Ну, то дело обычное, мальчишкам без драк никак не обойтись. Да только сын работу ему порученную не выполнил, а с этим у меня строго. Я своих с малолетства к труду приучаю, мне лодырей-белоручек не надобно. Так вот, младший мой в числе прочих дел должен каждый вечер домой большую корзину ряски приносить, очень её свинки и куры уважают, да и на пользу им такой корм. А в тот день, как я говорил, мальчишка с дружками подрался, те корзину ему сломали, и явился мой парень домой пустой, порученную работу не выполнив, да ещё пытался скрыть от меня всё. Ну, я ему крапивой всыпал за всё хорошее, да велел наутро с петухами встать и топать за ряской. В общем, чуть засветлело, пошёл сынок как миленький куда велено, к мельнице то бишь. Там, недалеко от мельницы, у нас пруд старый имеется – большой, глубокий, в жару не пересыхает. Караси водятся, да ряской его летом завсегда густо затягивает. Купаться там не купаются, вода стоячая да вонючая, а у нас речка чистая рядом; на ней, к слову, мельница и стоит.
Фермер допил пиво, но заказывать ещё кружку не стал. Помолчал немного и продолжил рассказ:
– Сын мой ряски-то набрал, как ему было велено, да только повстречался он кое-с-кем на пруду, и встреча та, боюсь, дорого ему встала. А может, просто совпало всё так, а мальчишка простуду подхватил или ещё какую хворь... В общем, вчера поутру заметил я, что сын мой будто заворожённый ходит, никого вокруг не замечает, отвечает невпопад. А потом вдруг уселся в уголке и дрожмя дрожать начал, будто от холода. Я к нему с расспросами подступился, ну он и поведал, что на рассвете на берегу пруда видел деву белую, полупрозрачную, без одёжи, с прекрасным лицом. Дева косу длинную, мокрую распустила, песню нежную пела, да и сушила волосы будто, а они всё не сохли. Мальчишку моего она углядела, поманила к себе рукой, тот возьми и подойди. Говорит, не хотел идти, боязно было, а сил противиться не нашлось. Вот дева-то эта на него как глянула глазами своими зелёными, бездонными, как омуты – будто душу вынула. Протянула она ему венок точно такой, как хряку моему подбросили. – Айриэ честно старалась сдержать хрюканье и сидела с каменным лицом. – Да только вспомнил Бакас в последний миг, что я велел такие венки сжигать, не касаясь до них, и руку отдёрнуть успел. Венок на землю шлёпнулся, а дева как осерчает! ?Всё равно моим будешь!" – крикнула, топнула ножкой белой, да исчезла, как не бывало её. А потом смотрит сынок мой, а на лугу, на траве – следы девичьи, маленькие, блестящие, будто ледяные, искрятся на солнце, но не тают. Он возьми и ткни в такой след пальцем. Говорит, ледяной он и вправду, холод сразу будто до сердца дошёл, да там и угнездился. А след взял и рассыпался мелким крошевом, а потом вовсе истаял. И венок вместе с ним. А на мальчишку будто сон колдовской наяву напал. Так и ходит со вчерашнего. А нынче ночью Бакас метаться начал, кричать, что тонет и выбраться из воды не может. Чуть взаправду не захлебнулся, это в доме-то, на втором этаже.