Договорить, поделившись впечатлениями, им не дали, поскольку именно в этот момент из «Хаммера» выбрался человек, перед которым все остальные тянулись по стойке смирно. Сухощавый мужчина, уже немолодой, но крепкий, подтянутый — полевой камуфляж сидел на его фигуре, как влитой — поднялся по мраморным ступеням, окинув взглядом толпу солидных мужчин в строгих костюмах, дорогих, таких дорогих, что его месячного оклада едва хватило бы только на одну брючину.
— Господа, — повысив голос, произнес американский офицер, в петлицах которого красовалось по две черные звездочки[1]. — Господа, прошу вашего внимания!
Толпа, от которой во все стороны буквально исходили волны беспокойства и страха, умолкла, инстинктивно ощутив рядом присутствие того, кто привык приказывать и привык, чтобы приказы его исполнялись в точности и беспрекословно. Все взгляды сошлись на этом мужчине, поджаром, стриженом коротко, почти «под ноль», наверное, чтобы скрыть седину, которой едва ли стоило стесняться. Толпа ощутила вожака и притихла — именно этот седоватый, немолодой, но крепкий мужчина в простом камуфляже, так не вязавшемся с окружающей торжественной роскошью, с дорогими костюмами и золотыми «ролексами» на запястьях, воплощал в себе власть и силу, подлинную, а не показную.
— Господа, прошу проследовать за мной! Я не отниму у вас много времени, и оно будет этого стоить! Совсем скоро, если будете терпеливы, вы получите ответы на вопросы, которые вы так бурно обсуждаете. И получите возможность, о которой многие из вас еще несколько дней назад едва ли могли даже задумываться!
Он не ждал ответа, развернувшись на месте по-уставному, точно юный кадет Уэст-Пойнта, и двинулся в дверной проем, по обе стороны которого застыли в карауле вооруженные до зубов десантники. Не для того, чтобы сражаться, но для того, чтобы напомнить лишний раз всем, кто теперь сила, и чье слово отныне — закон.
— Мать его! — растерянно произнес Захаров, посторонившись, когда вслед за американским офицером потянулась толпа, над которой вновь зазвучал гул множества голосов, но на сей раз не столь громкий.
— Идемте, Вадим Георгиевич, — предложил Сейфуллин, привычно обращавшийся на вы к человеку, который был старше него самого, пусть и не намного, лет на десять от силы или чуть больше. — Раз уж явились сюда, досмотрим спектакль до конца!
— Верно, идем! Займем места в первом ряду!
Обменившись улыбками, оба они, еще недавно бывшие врагами, а теперь старавшиеся не упускать друг друга из виду, надеясь на поддержку, двинулись под высокие своды зала, где ожидали получить столь нужные сейчас ответы.