Голощекин услышал, как открывается входная дверь.
Марина вошла в столовую, на ходу расстегивая пуговицы тонкой шерстяной кофточки. Нижняя пуговица оторвалась и с тихим металлическим стуком упала на пол. Марина подняла ее, выпрямилась и увидела мужа, стоявшего на пороге спальни.
— Привет, — сказала она. Голос у нее был усталый. — Я думала, ты спишь давно.
Голощекин подошел к ней, обнял, поцеловал в висок.
— Что так поздно? — спросил он. — Я стал волноваться. Уже ехать за тобой хотел.
Марина высвободилась из его рук, отошла и опустилась на стул.
— Что? — Никита нахмурился. — Васютин?..
Он не договорил. Если Васютину хана, дела плохи. Его, Никитины, дела.
Марина покачала головой:
— Выкарабкается твой Васютин. Я просто устала.
Голощекин с облегчением вздохнул, и Марина услышала этот вздох.
— А ты что, переживал за него? — спросила она.
— Ну а как ты думаешь? — Никита опустился на колени и снял с жены одну туфлю, потом взялся за другую.
— Я думаю, что нет. Хотя, повернись все по-другому, тебя бы по головке не погладили. Так что, наверное, переживал. За себя.
Никита встал с коленей и, стоя вот так, посмотрел сверху вниз на Марину, на ее поникшие плечи, на идеально ровный пробор, разделявший светлые пушистые волосы. Он чувствовал, как в нем растет, распирая, грозя вырваться наружу, горячая, точно лава, ярость.
Зачем она нарывается? Хочет семейного скандала? Чтобы хлопнуть дверью и убежать в ночь, а потом прислать за вещами? Вряд ли. Она же не дура, она знает Голощекина лучше других. Какой скандал, какие побегушки в ночи? Пустое это, некуда вам бежать, Марина Андреевна. Муж и жена — одна сатана, две половинки одного целого. А от себя не убежишь.
Никита вдруг поднял руку, и Марина отшатнулась. В глазах ее плеснул испуг.
— Ты что, дурочка? — удивился Голощекин. Он погладил жену по голове, отвел со лба пушистую прядку, задержал ладонь на нежной коже.
Марина вдруг схватила его руку, прижала к своей щеке и тут же порывисто встала.
— Извини меня, — сказала она тихо. — Я правда, устала. Ты ложись, я скоро.
— Да я подожду. Ты не голодная? Хочешь, я приготовлю что-нибудь?
— Нет, спасибо. Аннушка пирожки приносила, целый кулек, мы перекусили.
Марина вышла из комнаты, скрылась в ванной, и Голощекин услышал, как льется вода, — сначала мощно, шумно ударяя в эмалированное чугунное дно, затем — тише, шелестя, будто осенний мелкий дождь.
Она не отмоется.
Никита готов был ее простить. Он мог бы простить ей все: неприбранную постель, пересоленный суп и недоваренную картошку, пыль на комоде и паутину по углам. Он мог простить ей молчаливые вечера, поздние возвращения домой, когда она предпочитала лишний час трепа с этими бабами, закадычными своими подружками, с которыми ей, похоже, было интереснее, чем с ним.