, — прибавил он с незлой насмешливостью, — займитесь лучше стратегическим планированием.
Скопцов господина Солосье наблюдал совсем недавно, но подумалось вдруг, что есть в нём нечто общее с полковником Шкёвым — тоже знакомцем неблизким, но сегодня вспомнившимся. Некая такая отцовскость, добродушная снисходительность, которой — так уж вышло — не имелось у генерала Скворцова.
А в другом зато господин Солосье от Шкёва отличался: умел он быть одновременно хозяином и слугой, ничуть такой ролью не смущаясь, умел быть ниже и незаметней, отпирать другим двери и бегать за курьерами, прикрывая тем свою опеку. Он, верно, думал, что юнцам опека претит, и уж наверняка — что они не заметят.
Да только разве ж может человек не заметить, каким твёрдым, пусть и вежливым движением господин Солосье у За’Бэя из рук письма забрал?
У самого Скопцова никогда толком не было дома — или, вернее, не так: комната в казармах до недавних пор оставалась ему драгоценной и родной, но нельзя ведь в самом деле поставить люльку при ружьях! Уж конечно, детство его прошло не так, как у тех, кто жил с родителями в обыкновенных городских квартирах или даже особняках, и, конечно, трудно читать, когда прямо под окном непременно на самом интересном месте проходят учения. А о доме, об уединении нередко мечталось — и тем удивительней было сознавать, насколько те, кому оно выпало, им не дорожат.
Ведь Алмазы — это ларчик с диковинным замком, тут буквально в отделке драгоценные камни, а в кладовки «соваться не стоит — уж простите, не хочу вас лично знакомить со своими методами предохранения». Скопцов, впервые в Алмазы зашедши, всё не мог удержать совершенно младенческого восторга, когда Золотце гордо знакомил его с двойными ящиками секретеров, потайной дверью на чердак и прочими причудами. И понятно, что золочёная клетка — тоже клетка; непонятно, как можно в такую клетку всех на свете пускать за одно только прозвание «Революционный Комитет».
Как их можно в сердце своё пускать, как можно, лишь несколько раз за два года За’Бэя увидав, уже о его безопасности печься.
Изумительное у господина Солосье великодушие, и тем изумительней, что он его не то чтобы скрывает, но будто переставляет на антресоли, в задний ряд, за книги, чтоб на глазах не маячило.
Вот и сейчас ведь — даже сам Скопцов пришёл сюда как домой, совершенно не задумавшись о том, есть в Алмазах Золотце или нет, и, как дома, его приняли без расспросов, без церемоний.
Отец иронически называл комнату Скопцова в казармах европейским словом «штаб», но он ошибся.