— Жадный ты, мал’чик, — насупился Цой Ночка.
— Не я себе дом на полрайона отхватил.
Цой Ночка задумался и тем опять произвёл на Гныщевича приятное впечатление. Раньше он при детях молчать себе не позволял, а если и молчал, то всегда с таким хитрым лицом, чтоб думали, будто всё он знает, просто жилы тянет. Гныщевича-то паузы эти не печалили, он зато в них сорок новых слов успевал вставить, но всё равно сейчас самолюбие волей-неволей тешилось.
Acceptation — это брильянт каратами побольше, чем на всех «Метелях».
— Ну и что ты мне тогда можешь предложит’?
— Тавров могу нанять, — Гныщевич поднял руку, прерывая предсказуемое разочарованное мычание, — и не ной! Ты б сам определился, тебе чего нужнее — влиться в общество или от него отгородиться, а то на двух конях скачешь. Если тавров с росами за один станок поставить, это первый шаг к тому, чтоб от вас на улицах не шарахались.
— А зачем мне хотет’, чтоб не шарахалис’? — хитро улыбнулся Цой Ночка.
— Tu peux faire ce que tu veux. Ещё вот чего придумал: могу тебе на заказ автошек сделать каких надо. Задёшево, конечно. Я посмотрел, там под сиденьями есть место для тайных отделений — уж ты сыщешь применение, не сомневаюсь. Дело не одной недели, но зато возможности безграничны.
— Неплохо, мал’чик, неплохо, — пожевал Цой Ночка губы. — Вот чем ты мне всегда нравился: не ден’гами мыслишь, не вещами, а перспективами. Так не каждый умеет. Опередил старика! Я ж тебя и сам в начал’ники готовил, хотел «Угол’я» выкупит’ да передат’. Очен’ бы нам пригодился росский кабак.
— Чтоб от вас шарахались, а вы при этом шпионили? То не я опередил, то ты запоздал!
Цой Ночка добродушно посмеялся и подлил Гныщевичу клюквенного киселя.
Хитрая у тавров жизнь, сложная, но кисель отменный.
— Ещё одним делом ты мне подсобит’ можешь, — Цой Ночка поправил кувшин, чтобы тот стоял ровно посреди салфетки, — да тебе и самому будет интересно. Граф Набедренных продал недавно одну из верфей кой-какому человеку…
— Третью грузовую, — еле унял смех Гныщевич, — и не кой-какому, а владельцу оскопистского салона.
Вся эта история вызывала у него неистовое веселье. Безудержное, как говорил Хикеракли.
Плеть — Плеть, тоже вот bonne tête, умник сыскался! — утверждал, что это потому же, почему веселят карлики и уроды. Потому, мол, что смех — реакция на чужое и непонятное. А как можно не верфь, не в верфи же дело — как можно монополию на человека сменять, Гныщевичу в толк действительно взять не удавалось. Граф вроде репутацией щеголяет интеллектуальной, другого способа не сыскал? Дурной.